– С казьдой заварькой зеленая чая становися темнее. Обратите винимание! Света бедра трехидневного оленёника при перивой, света хребита малидого фореля – при виторой, света глазя императорсикой лани – при тиретьей!
– А у нас наоборот, как правило, получается, – смущенно хмыкнул Иван.
– И вообще я не понял, – насупился Агафон. – Если уж нас жрать не кормят, так хоть чаю-то сегодня дадут?
Бу Хай испуганно расширил глаза, забыв про чай, и сделал попытку стукнуться лбом о столик: Иванушка еле успел подложить ладонь. Сенька же, решив, что если ужин не идет к путешественникам, то и не надо, потому что у них свой есть, запустила руку в мешок и, немного порывшись, выложила на стол чайному мастеру полголовки сыра, круг копченой колбасы, четыре помидора, маринованные грибы в горшочке, соленые огурчики – в другом, черный каравай, пирожки, сахар и бутылку лукоморского плодовоягодного. При виде изменившегося натюрморта его премудрие ожил, а Иван стал потирать ладони не только оттого, что лоб Чая оказался слишком твердым.
– Кушать подано. Садитесь жрать, пожалуйста, – улыбнулась царевна и выудила из-за голенища нож. Вамаясец умудрился попятиться, не сходя с корточек, но Сенька, благодушно ему подмигнув, взялась за нарезку продуктов.
Через минуту путешественники уплетали гостинцы Адалета. Немного покочевряжившись[33], к ним с азартом присоединился и хозяин. Под огурчики, колбасу и подначку гостей он выпил несколько чашечек обманчиво-сладкого вина, и дальше уже в состоянии отстраненного ошаления, граничащего с ужасом, наблюдал, как его недодегустированный эксклюзивный чай святотатцы слили в медный чайник, досыпали туда заварки из нескольких коробочек, подкипятили, подсахарили, разлили по блюдцам и принялись дуть литрами, причмокивая и заедая пирожками с повидлом.
Кто из путников первым заметил испуганный вид хозяина и кто сказал, что от такого испуга есть только одно средство, теперь уже не вспомнить, но из мешка на столик за первой последовала вторая бутылка лесогорского, потом третья… К появлению четвертой Бу Хай уже вовсю обнимался с новыми побратимами, пил чай с сахаром и пирожками вприкуску и тянул вслед за гостями: "Не слисни в сяду дазе сё-ро-хи".
– Эх, кабуча… – утер непрошенную слезу его премудрие, слово "слух" в отношении которого можно было использовать только для обозначение органа чувств. – Душевно выводит! Еще бы лукоморский ему подучить – и заслушаться можно было!
– Всё-таки гостеприимный народ, эти вамаясьцы, – одобрительно выдохнул царевич, откладывая последний пирожок, уже не помещавшийся в его организме.