С трудом задавив инстинкт бежать и спасать, Иван и Сенька рванули каменных коней под уздцы и побежали к лесу. Веревки, связывавшие их скакунов с третьим собратом, натянулись и загудели. Братовья отшвырнули маскировку, кинулись к куче овира, в сердцевине которой скрывались агафонов конь, Хай и тазик, окружили, подняли – и потащили от берега.
– Ух, дубинушка, эхнем! – крякнул Чи Тай, любимый ученик Дай У Ма, уцепившись за верёвкострекало как за шнуроканат, и оборотни азартно подхватили – и песню, и овируса:
– Ух, зелёная, с сома пойдёт!
Монстр молотил внешними конечностями – внутренние отчего-то прижались к телу и только дрожали. Он вырывался, заваливался то на бок, то на спину, то на еще что-нибудь[238] – после нескольких кульбитов оборотни потеряли в нём ориентацию… Но всё без пользы. Пока придавленные два десятка выкапывали себя из песка или гальки, остальные шестьдесят – и два неутомимых и непереворачиваемых коня – бодро тащили захваченную тушу вперёд.
Агафон уже не кричал – он мычал сквозь зубы нечто неразличимое, не отставая, тем не менее, ни на шаг от дружных братьев, окруживших чудище, как муравьи колобка, внешние конечности которого, как лепестки засыпающего одуванчика, всё прижимались и прижимались к внутренним – и больше не расправлялись.
Когда пленник, огорошенный, ошарашенный и оболваненный, окончательно понял, что что-то идёт не по накатанной колее, из утробы его донесся душераздирающиё рёв, от которого зачесались зубы и волосы встали дыбом, скидывая шапки. Группа захвата пошатнулась, выпуская его из рук и бормоча пожелания несговорчивому монстру, крякнула, ухнула, эхнула…
И ахнула. Потому что из реки со скоростью лосося, опаздывающего на нерест, осыпая всё вокруг песочным дождём, вдруг вылетели несколько овиров – и плюхнулись в шаге от похитителей. Один из вновьприбывших приземлился перед носом Агафона, сбивая того с дыхания, слов и ног. Но не успел чародей восстановить первое, вспомнить цензурное второе и подняться на третье, как поверхность реки Текучих Песков вскипела, а небо потемнело от летящих чудищ.
– Кабуча… – слово нашлось, первое и единственное. Лихорадочный пасс, лавандовые искорки, запах бергамота… На шкуре первого овируса набухли пупырья – и прорвались розовыми розочками, вызывая еще более громкое и наполненное паникой, как река – песком:
– Кабуча!..
Как бы ни были у страха велики глаза, но даже его невооруженным взглядом стало заметно, что новые нападающие были помельче раз в несколько, что позволяло их сравнить не со слоном, а всего лишь с коровой. Но неприязненно настроенная корова с колюще-режуще-сосуще-пиляще-обжигающими конечностями – животное далеко не из пасторали.