– Акума?..
– Акума! Акума!
– Акума!!!
И не успели Ивановичи понять, что происходит, как работники словно обезумели. С воплями "Акума! Спасайтесь! Берегитесь! Акума!" поденщики ломанулись к выходу, превращая тоннель в улицу с чрезвычайно односторонним движением.
Не выпуская Тихона и стараясь не вырваться из хватки брата, Лёлька пыталась встать, увернуться, но лишь налетала на прущих сломя голову вамаясьцев, роняя их наземь и повышая градусы их и без того выкипающей паники.
– Акума вырвался!!!
– Помогите!!!
– Бегите!!!
– Спасите!!!
– Акума!!!..
Если бы не один из брошенных недокоридоров, глубиной оказавшийся не более шкафа, двумя растоптанными лукоморцами и тремя десятками вамаясьцев с сердечным приступом этим вечером было бы больше. Последний рывок – и ребята влетели в спасительный тупик. Прижавшись к стене, они наблюдали, как мимо их прибежища неслись поденщики, перепрыгивая через брошенные тачки и упавших товарищей.
Когда топот последних ног стих за поворотом, Ивановичи выглянули наружу – осторожно. Топот как индикатор скорости и расстояния, конечно, хорош, но если налетишь на работяжку не подкованного гэтами, а босого, а еще хуже – на никуда не спешащего и ничего не роняющего ученика или самурая, объяснений и манёвров не оберешься. Но в кои-то веки было тихо кругом – ни скрипа колес, ни погромыхивания тачек, ни ближних или далёких вопросов в вамаясьском духе[261]. Лишь непонятное смутное гудение доносилось то ли снизу, то ли из стен, словно направлялись они не к месту упокоения самого опасного артефакта Белого Света, а на пчелоферму.
Наметив направление и скорость предстоящего марш-броска, Лёлька перестроила свою армию. Тихону была поставлена задача сидеть на ее плечах и держаться хоть зубами за воздух, а Яру – ухватиться за ее левую руку выше локтя, смотреть под ноги и в оба, и молчать. Проинструктировав таким образом обоих, девочка сурово сдвинула брови и зашагала под уклон.
Место упокоения амулета Грома предстало перед ними неожиданно. Поворот за поворотом, тоннель спускался спиралью вниз без дальнейших ответвлений и подвохов, и вдруг спасателей Белого Света от амулета Грома – или наоборот – за очередным углом встретила украшенная угольно-черными иероглифами арка. За ней расстилался огромный зал, погруженный в девять десятых мрака[262], с низким сводчатым потолком, наполненный битым камнем по углам, магами посредине и гулким гудением – равномерно по всему объему.
Когда Лёлька прижалась к стене, высматривая предполагаемого противника, Ярик оказался притиснутым к произведению древневотвоясьской магической каллиграфии. Присмотревшись – но главным образом, принюхавшись – он понял, что угольно-черными иероглифы были по той простой причине, что недавно выгорели до углей, оставив в камне глубокие канавки, разящие чем-то неприятно-едким. И хотя ни древние символы, ни их судьба ему ни о чем не говорили, сердце мальчика сжалось от скверных предчувствий.