А Иван все бродил далекими тропками, и каждый вечер перед сном разговаривал с ней вслух. Аленка не признавалась себе самой, но она ждала этих разговоров, вслушивалась в звучание ласковых слов, и не могла заснуть, если Иван шел всю ночь, боясь замерзнуть, или промокнув во время переправы, засыпал, едва добравшись до лавки.
Василиса
Васька очнулась уже в кровати, как добралась – не помнила, квакнула, потянулась:
– Эх, еще бы поспать!
Но за дверью уже явно шебаршилась Васильевна, приговаривая ласковым до приторности голосочком:
– Иванушка, свет мой, вставай! Солнышко уже высоко, пора к батюшке на почестной пир собираться!
Иван, не просыпаясь, сморщил недовольно нос, и попытался натянуть на голову подушку, на которой с комфортом расположилась Васька.
– Эй, ты чего!
Лягушка, возмущенно вопя, скатилась парнишке холодным пузиком на голую кожу нагревшейся со сна подмышки.
– Аааа, завопил просыпаясь Иван, отшвыривая Ваську в угол.
– Дурень! Синяков наставишь, как я на пир пойду!
Услышав шум, в опочивальню вломилась Васильевна, готовая спасать ненаглядного Иванушку. Увидев бабку с кочергой наперевес, ушибленная лягушка принялась хохотать до икоты, и потом, когда все успокоились, еще время от времени побулькивала, вгоняя старуху и муженька в краску.
Сытыми на царский пир являться не принято, а потому голодному Ивану достался лишь ковшичек кваса, после чего собравшиеся учителя и девки принялись его наряжать на царский пир. Увидев этот балаган, Васька поспешно забилась в уголок, и поклялась, что никого кроме Васильевны и близко к себе не подпустит.
Наконец часа через два нарядный Иван в нежно лазоревом кафтане отбыл во дворец. Васька только головой покачала, в такой одежде парень выглядел совсем юным, как бы она в своем темном платье не стала рядом с ним вдовицей выглядеть, однако пришла пора и ей сбрасывать лягушачью шкурку. Васильевна уже заглянула в опочивальню и доложила, что колымага, чисто вымытая, у крыльца стоит, стрельцу шкалик поднесли – молчать будет и во дворец свезет. Кивнув, и дождавшись пока ключница выйдет за украшениями Васька сбросила лягушачью кожу и всмотрелась в небольшое зеркальце, оставшееся на столе. Вот и хорошо одета, а все же, как то не празднично, недовольно взмахнув длинными, до пола рукавами Василиса отвернулась от зеркальца и увидела, как у ключницы вытаращились глаза:
– Ох, какая красавица! Ох какая!
Васька даже оглянулась в недоумении:
– Кого это Васильевна нахваливает?
– Вот сейчас еще каменьев добавим – и сам царь- батюшка глаз не отведет!
Чуточку, испугавшись, Васька опять глянула в зеркальце – и замерла: она опять преобразилась! Скромное по дворцовым меркам болотно- зеленое платье сменилось ярко – лазоревым, бархатным, в тон кафтану Ивана. Нижнее платье стало белоснежным, но не блестящим, а матовым, и по нему змеились серебристые узоры кое-где усиленные мелкими жемчужинами. Резной венец на голове, напоминающий вычурным краем снежинку, тоже был серебряным, жемчуг и аквамарины перемигивались блеском с эмалевыми вставками. Тяжелые браслеты и кольца мерцали то бирюзой, то агатом, а легкие серебряные ниточки – серьги украшались лишь двумя жемчужинками – на мочке и почти на плече. Вздохнув восхищенно, Васька полюбовалась собой в зеркальце, оправила серебристую фату почти до пола, и чинно отправилась к карете не обращая внимания на причитания Васильевны: что – де камней маловато, и пояс шелковый, а надо бы золотой, и вместо красных сапог белые туфельки, а это не по чину, непорядок! Но в ворчании старой няньки слышалось столько восхищения, что Васька все их воспринимала как комплименты.