В тот день у Олечки вырвало ветром зонтик, подаренный женой доктора, чтобы девушка наконец перестала простужаться каждый божий день. По щекам текли слезы вместе с дождем, и Олечка юркнула в парадную незнакомого дома, адрес которого потом она захотела забыть и забыла. Хотя и не сразу, а лишь после совершения тройного убийства. Было поздно, а может и не столько поздно, сколько темно из-за тяжелых туч, пронзивших петербургские шпили. В полутемной парадной уже нашли приют трое студентов в мокрых пальто и волочащихся по земле шарфах. Они согревались совсем не потиранием озябших рук, как делала Олечка, отказавшись от предложенной фляжки.
Но вот от предложения угнать сломанный лифт она отказаться не смогла, хотя и не понимала, как это можно сделать. Но ее это не касалось. От нее требовалось лишь открыть ажурную решетку и сесть на зеленый диванчик в окружении красного дерева, точно на трон. И она действительно почувствовала себя королевой, когда поехала вверх, не зная еще, что молодые люди, не в силах привести в действия гидравлику, поднимали лифт по-старинке, перетягивая тросы руками, но поднять кабину им удалось только на середину этажа, потом она с величайшим грохотом опустилась вниз.
Олечка испугалась, что ее заметят жильцы и с позором изгонят из дома прямо под жестокий дождь, потому не нашла ничего лучше, как залечь на пол, свернувшись калачиком. Студенты тоже сумели схорониться, и один из жильцов, который не испугался и вышел на шум и даже подошел к кабине, не заметил ничего подозрительного. Даже великовозрастным шалунам пришлось открыть решетку, чтобы убедиться, что их королева цела и невредима.
Тогда они, по всей видимости, еще не думали причинять девушке какой-либо урон. Это пришло само собой, когда они, вместо твердых ступеней лестницы, решили переждать непогоду на мягком диванчике, но так как он вмещал лишь двоих, а на полу вообще мог усесться всего один человек, то чтобы не заставлять ни себя, ни даму стоять, было принято решение одному устроиться на полу, двоим на диванчике, а даму взять на руки. Курсистка сначала отнекивалась, порывалась даже уйти, ссылаясь на то, что уже согрелась, но в итоге пригубила из фляжки, не зная, что к вину для храбрости угонщики лифта успели подмешать немного опиума.
Больше Олечка Марципанова ничего не помнила — очнулась она на улице, в луже — на сапожки из водосточной трубы капала вода. Она догадалась, чего ей стоила механическая кабина, по беспорядку в одежде, едва приметным разводах на ногах и жуткой боли, сдавившей живот. Тогда Олечка Марципанова еще хотела жить, считая потерю невинности не самым ужасным несчастьем, которое могло постичь ее в городе — она училась на курсах, слышала разные истории и вообще читала газеты, и поэтому, пока могла, скрывала и от доктора, и от тетки данное происшествие. Когда же по утренней слабости поняла, что через пару месяцев скрыть уже ничего не получится, то и тогда не особо расстроилась. Незаконнорожденный ребенок не был в ее глазах таким уж ужасным грехом, как, например, самоубийство. Но без ребенка, она понимала, жить ей будет куда легче, но тот рос в животе и сам по себе никуда не собирался деваться.