— Я ничего не крала, — пробормотала она, молясь, чтобы ей поверили.
— Мой брат был очень расстроен пропажей, — продолжил господин Морран, повернулся, и вдруг Мэгг поняла, кого он ей напомнил: он был похож на отца Гая как… родной брат. — И будет рад видеть тебя в кандалах на суде. В камеру её.
И прежде чем Мэгг успела что-то объяснить, Жёлтые плащи снова схватили её, буквально пронесли по каким-то лестницам и коридорам, открыли железную дверь и втолкнули внутрь. Мэгг упала снова: её перестали держать ноги.
Кто-то засмеялся. Она была не одна в камере.
С трудом поднявшись и пытаясь приморгаться, чтобы различить в густой полутьме чужие лица, она огляделась. Рядом было ещё семь или восемь женщин. Камера была для них, кажется, слишком тесной. Сильно воняло нечистотами и грязными телами.
— Добро пожаловать, красотка, — снова засмеялись, причём голоса у женщин были визгливые, неприятные. Мэгг наконец смогла различить, что все они были в ярких, но очень грязных платьях, а у двух, сидевших ближе всех к выходу, коротко острижены волосы.
— За что тебя, а? — спросили из угла.
Измученная голодом, бессонной ночью и страхом, Мэгг опустилась на пол, прижалась затылком к двери и ответила слабо:
— За воровство.
Мир качался у неё перед глазами, и вдруг она почувствовала, как к её губам прижимается что-то твёрдое.
— Открой-ка рот, — велели. Она подчинилась и сделала глоток воды.
— Хлеба ей дай. Голодная, как бродячая кошка, похоже.
И действительно, ей вложили в рот кусок подсохшего хлеба. Она тут же принялась жевать и судорожно сглотнула. Запила ещё водой.
А потом, кажется, уснула, подумав напоследок, что ей, наверное, всё это просто грезится.
Она не знала, сколько спала, а когда проснулась, то оказалась, что и тюрьма, и арест — всё правда.
Соседок по камере у неё было семь. Двоих так же, как и её, обвиняли в воровстве (причём одна — маленькая большеглазая Зои — гордо сообщила, что и правда украла, только не сказала что), ещё одну схватили за сводничество, а остальных — за проституцию.
Видимо, при этом сообщении на лице Мэгг проступила непроизвольная гримаса — от Рея она впитала отвращение к этому занятию. Девушки это заметили, и одна спросила:
— Чего кривишься? Я хоть честно хлеб зарабатываю, а руками или ещё каким местом — дело моё.
— Я просто… — наверное, на Мэгг обрушился бы шквал негодования, но она всё ещё чувствовала себя слишком плохо, так что девушки просто махнули руками.
Сводница была самой старшей — ей было, наверное, лет сорок, но выглядела она старше этих лет: у неё оставалось только два своих зуба, остальные были вставленными, а волосы так истончились, что сквозь них была видна кожа головы, порыжевшая от краски. Но она, да ещё Зои, возились с Мэгг — в том смысле, в каком можно говорить о возне с кем-то в тюремной камере.