— А трогать мою женщину тоже Звонарь приказал? — прорычал едва слышно.
А я дышать перестала, когда это его «мою» услышала. Резануло по натянутым до предела нервам и теплом растеклось по дергающим мышцам.
Громила закивал.
— Сука, — процедил Стас и отшвырнул от себя «прокушенного». — Сдернулись быстро. А Звонарю привет от Мастера.
Громилы исчезли, почему-то извиняясь, что не узнали, а я вжалась в деревянную спинку. Сердце рвалось в груди с адской болью и какой-то дикой, неконтролируемой радостью. Хотелось спрятаться и в тоже время броситься Стасу на шею, впечатать себя в него и не отпускать. Потому что он все-таки пришел и спас свою Рапунцель.
Такой красивый. Стас. Сидел напротив меня, пальцами обхватив мои ноги. А я любовалась им, глаз оторвать не могла. Стас большими пальцами гладил щиколотки, и пламя вспыхивало там, где он касался. Прожигало насквозь, и я не сомневалась – на коже останутся следы его шершавых пальцев. Черные волосы встрепаны и непокорная челка упала на глаза. Захотелось убрать ее, зарыться в его волосы, почувствовать, какие они. Взъерошить макушку и пройтись по коротко остриженному затылку.
И ладонь жгло от нестерпимого желания. А память — непрошеными воспоминаниями.
…— Один поцелуй, Евгения Матвеевна, — нахально улыбается, плечом подперев дверной косяк. Большие пальцы широких ладоней заложены за пояс джинсов, а по перевитой жгутами мышц груди катятся крупные капли воды. — Вы обещали.
И в горле становится сухо, как в пустыне Сахара, а в груди ревет песчаная буря. Пить хочется нестерпимо и я невольно облизываю пересохшие губы. И некстати вспоминаю, что этим утром они не тронуты помадой, потому что ему не нравится моя помада. Потому что она портит вкус поцелуя, а я хочу запомнить его. Потому что он никогда не повторится, ведь завтра я раз и навсегда уеду из этого города. И мне наплевать, что он не приглашает меня войти, потому что наверняка его постель греет очередная зачетная девчонка. Мне плевать, потому что меня почти нет. А еще он прав – я обещала.
« — У меня послезавтра днюха, — хрипит, зажимая рану, пока я подгоняю таксиста. — Придешь?
— Беляев, у тебя вроде не голова пробита, — злюсь, потому что от страха сводит скулы, а сама тону в его глазах.
В них — черный космос.
— Придешь? — настаивает, резко бледнея, и прижимает мою ладонь к своей.
— И что тебе подарить, Беляев? — сдаюсь, потому что ему нужно беречь силы.
— Поцелуй, — и в его космосе вспыхивают звезды. Господи, помоги. — Всего один…
Пальцами касается моих губ, стирая помаду.
— И выбрось нахрен свою помаду, — разряд под кожу. Вжимаюсь в сидение, ощущая, как пылают губы под его пальцем. — Хочу тебя настоящую.