Делаю рваный вдох и осторожно касаюсь плеча Евы. Та вздрагивает и резко садится, растирая лицо.
— Что? Стас? — смотрит так, будто я не простой мальчишка, мечтающий ее оттрахать до звезд перед глазами, а сам Бог, спустившийся из Золотых чертогов.
А я не могу ничего сказать. И руку дергает в месте укола. Я только смотрю на приближающуюся женщину, которую я всегда считал и считаю своей матерью, хмурую донельзя, и молюсь небесам, чтобы Данька выжил. Он должен! Этот заводной мальчишка просто обязан жить! Иначе…иначе я взорву нахрен эти проклятые небеса, но верну его обратно своей потерянной Бабочке!
— Здравствуйте, Евгения Матвеевна, — здоровается вежливо моя мать, только прооперировавшая сына женщины, сводящей меня с ума. Бросает недоуменный взгляд на мою ладонь, застывшую на бедре Бабочки. И хрена с два я сейчас уберу ее оттуда.
— Анна Васильевна… — голос Евы дрожит, как и она сама. И в этой ее дрожи все страхи мира за одного мальчишку, в котором, я надеюсь, теперь течет моя кровь. Ее тонкие пальцы сплетаются с моими. И в этом жесте столько невысказанного доверия, что мне хочется орать на суку-судьбу, что выбрала такой жестокий момент для этой откровенности.
— Операция прошла успешно, — торопится с ответом мать, потому что точно знает: нет ничего хуже ожидания, когда твой сын завис на грани между жизнью и смертью. Даже если я - не родной ей сын. Она, будучи биологической матерью Михи, никогда не делила нас, а иногда брат даже говорил, что мама любит меня больше, чем его, родного сына. А мне было плевать, потому что я любил их обоих так сильно, как только мог. — Даня будет жить.
Эти три слова ломают мою Бабочку так легко, словно ей не подарили надежду, а вынесли смертный приговор.
— Стас, — выдыхает она, глотая слезы. А они крупными каплями падают на острые скулы, скатываются по бархатным щекам и собираются на заострившемся за эти несколько часов подбородке. Ловлю их ладонью.
А Ева…
— Стас, — шепчет так близко, обжигая прикосновением губ, таким невесомым как касание крыльев бабочки. — Спасибо, Стас…
И ускользает, едва я хочу поймать ее. Встает на негнущихся ногах, пошатывается, но я становлюсь рядом, подставляя ей свое плечо. Она опирается на него и кивает, закусив губу.
— Я хочу увидеть своего сына. Мне…можно к нему?
Голос снова подводит ее, а меня железная выдержка, которая не сдавала позиций все эти гребаные часы ожидания.
— Нет, сейчас нельзя. К тому же он спит и проспит до утра. Так что…
— Мам… — не требую, прошу и от мольбы в моем голосе, так предательски дрожащем, что самому противно, мать вздрагивает и смотрит на меня так, словно впервые видит. — Мам, пожалуйста…