«Знаете, Настасья Павловна, чего я не терплю более всего на свете? Конечно же, не знаете.»
Увы, на сей счет господин лейб-квор ошибался. Как раз таки это Настасья знала прекрасно, но все равно не открылась Шульцу вовремя, тогда как он признался ей в своих чувствах, которые теперь… а что теперь? Не значили наверное ничего. И если не пожелает господин лейб-квор выслушать ее позже, значит, и горевать о нем ей вовсе не стоит, потому как чувства его, стало быть, были довольно легковесны. И ежели сумеет он отказаться от нее из-за того лишь, что она, не зная до конца всего, во что оказалась вмешана, приняла решение о своем задании временно умолчать, то не нужно бы ей жалеть о сей потере. Но так легко было сказать себе все это и так трудно, почти невозможно, подавить разрывающую сердце боль, рождающуюся внутри при виде того, как уходит прочь от нее Шульц. Потому что если чего-то Настасья Павловна действительно не знала — так это того, как сумеет без него дальше жить.
* * *
Петр Иванович мало что помнил о пути, который они проделали в Шулербург сразу после того, как за ними прислали несколько небольших дирижаблей. Он намеренно устроился в том из них, в котором не было Настасьи Павловны, чтобы лишний раз не видеть ее, ибо непослушное сердце откликалось на каждый взгляд, брошенный на Оболенскую, причиняя Шульцу только боль.
Меж тем, он очень старался размышлять о деле, зная, что стоит ему вернуться в Шулербург, как великий князь непременно созовет новое совещание, чтобы обсудить все детали свершившегося дела. Но раз за разом ловил себя на мысли, что в голове его крутится такой хоровод самых разнообразных дум, что мыслить трезво, в том что являлось первоочередным, не получается вовсе.
Заверив Аниса Виссарионовича, что он прибудет сразу же, едва переменит костюм, Шульц покинул вокзал, глядя прямо перед собой. Ему не хотелось даже краем глаза видеть Оболенскую, но он твердо решил сам с собою, что непременно отправится к ней сразу же после совещания, чтобы разрешить все вопросы меж ними. Бежать от них, как кисейная обиженная барышня, Шульц собирался в самую последнюю очередь.
Сейчас, когда его окружали привычные вещи в его доме, все случившееся начало казаться чем-то, что произошло вовсе не с ним. Он даже засомневался в том, что путешествие на «Александре» ему не приснилось. Наскоро приняв ванну и сменив одежду, лейб-квор взглянул в зеркало и удивился тому, насколько весь облик его был непривычным даже для него самого. Возле рта залегли глубокие складки, придающие Шульцу весьма строгий, даже в некотором роде пугающий вид. Под глазами — темные круги, будто бы он не спал несколько ночей подряд. Петр Иванович попытался растянуть губы в улыбке, но лицо его исказилось от этого такой гримасой, что он испугался собственного отражения.