Посмотрев на Оболенскую столь красноречиво, что она, должно быть, поняла, что он имел ввиду, Шульц раскланялся с мужчинами, кратко заверил их, что завтра же будет в положенном месте в положенное время, после чего покинул особняк Фучика, питая искреннюю надежду на то, что видел Настасью Павловну не в последний раз в своей жизни.
Стоило признать, что Настасья Павловна, похоже, за свою жизнь совершенно не научилась понимать мужчин. Согласно опыту общения с представителями противоположного пола, вынесенного ею из вращения в кругах дворцовой знати и безрадостного брака, интерес мужчины к женщине всегда был неразрывно связан с интимными сношениями. А если его, этого интереса, не было вовсе, то причиной тому могло быть только безразличие. И то, что рядом с Шульцем она о своей добродетели могла не волноваться, если верить его словам, Оболенскую как раз-таки очень волновало и сбивало с толку. Все это никак не желало укладываться в ее голове с некоторыми словами Петра Ивановича, кои можно было отнести на счет особого к ней отношения. Потому что поведение Шульца и его спокойствие относительно той интимной обстановки, в коей они окажутся на дирижабле, свидетельствовало либо о завидной выдержке и чрезвычайном благородстве лейб-квора, либо об отсутствии интереса к ней, как к женщине. Существование первых двух качеств было в нонешние времена редкостью, а последнее предположение Оболенскую совершенно не радовало, как бы ни хотелось ей быть к этому безразличною. И, пожалуй, последний свой вопрос Настасья во многом задала с тем расчетом, чтобы понять отношение к себе господина лейб-квора, но ничего полезного из его ответа так и не вынесла. Кроме очередного разочарования, заключавшегося в том, что долг для Шульца был превыше всего, а она, видимо, должна была следовать его примеру. Впрочем, в этом Петр Иванович был совершенно прав — у Настасьи Павловны действительно имелись собственные обязательства перед теми, кто направил ее в Шулербург.
Когда господин лейб-квор вышел, Оболенская вдруг осознала, что начинает злиться. Эпитет «сбежать», примененный Шульцем, ей категорически не нравился. Что это она и вправду? Если Петр Иванович считает, что сможет проводить с ней ночи наедине и оставаться при этом спокойным, то и она тоже сумеет уж как-нибудь оградиться от его тлетворного воздействия! А ежели мужская близость способна довести ее до того, что Настасья Павловна почти что отказалась от своей миссии, то она, должно быть, стала совершенно безнадежною дурою. А быть таковой Оболенской решительно не желалось.