— Хорошо, только предупреждаю, что как только мы прилетаем — едем прямиком в клинику. Никаких задержек на то, чтобы переодеться или поесть.
— Поняла, — сажусь в автомобиль и наблюдаю, как Прайд набирает номер своего знакомого.
Ближайший рейс будет только в шесть утра. Между Маврикии и Нью-Йорком разница в девять часов и ещё девятнадцать часов в полёте. Плюс около двух часов, чтобы добраться до клиники и того мы оказываемся на месте только около семи часов вечера.
Последнюю ночь на острове мы с Николасом делаем вид что спим, и при этом каждый из нас сходит с ума по-своему. Ему тяжело уснуть, представляя, что его единственный сын умирает, а мне, потому что помимо умирающего Джеймса рядом со мной мужчина, который не сможет пережить эту потерю. И мы обманываем друг друга, утопая в темноте и звенящей тишине гостиничного номера.
Чтобы вовремя прибыть на посадку нам приходится проснуться в четыре часа. Два часа, на которые я всё-таки смогла отключиться, совершенно не спасают от внутреннего урагана. Тем более что около меня настолько взвинченный Прайд, что воздух между нами то и дело пробивает электрическими разрядами.
Он весь на иголках. Не может найти себе места ни в салоне автомобиля, ни в кресле самолёта. И всё это время мы проводим так, как будто совершенно чужие. Он переговаривается со мной какими-то отдельными, общими фразами и практически всё своё время списывается со всеми возможными врачами.
Рядом с таким Ником я чувствую себя не в своей тарелке. Это какой-то чужой, не известный мне человек. Холодный. Жесткий и невероятно тяжелый.
Я прекрасно понимаю природу его поведения. Знаю, что именно он испытывает в этот момент и всё равно мне кажется, что он всем своим видом говорит о том, что происходящее в его семье, совершенно меня не касается. Что я чужая во всей этой заварушки, и именно поэтому я даже и не думаю задавать ему лишних вопросов.
Девятнадцать часов полёта тянутся длиннее вечности. Мне холодно рядом с Прайдом во всех смыслах этого слова! Он отсчитывает каждую минуту, а я безумно мёрзну. Тело сжимается и каменеет. А потом так сильно трясётся, что я то и дело, выбиваю зубами нервную чечётку.
И я снова и нова прошу у стюардессы принести горячий чай и кутаюсь в клетчатый плед пытаясь спастись от того лютого мороза, который прошибает меня насквозь с каждым часом нашего полёта.
В итоге через семь часов мучений мне наконец-то удаётся уснуть. И не просто уснуть, а практически отключиться. Я не помню своих снов и даже не понимаю, сплю ли вообще? В голове настоящий бардак. Кажется, что я накидала в блендер всё, что только под руку попадалось и теперь наблюдаю за тем, как всё его содержимое превращается в однородную массу серый помоев…