— Тише-тише, Алёнка, не голоси — волки услышат, — Как маленькую, обнимал и успокаивал её Авдей.
Хотелось и плакать, и смеяться. Отвар пролился на тулуп, и женщина поставила кружку на пол.
— Прости, я… В общем, мне нужно домой, и я вернусь… Чего бы это ни стоило. Только способ попасть туда такой же, каким меня сюда забросило. Надо надеть все украшения из малахитовой шкатулки и загадать желание. Наверное, лучше вслух… И, как ты понимаешь, перенесусь тогда я одна. И тебя с собой взять не смогу. Да и не стоит этого делать. Мой мир… Он слишком не похожий на твой… — Алёнка уже не вырывалась.
Она сидела в объятьях мастера с широко раскрытыми зелёными глазами и мысленно представляла родной Екатеринбург. Сияющие высотки, дорожные развязки, суету и многолюдность. И всюду бизнес-бизнес-бизнес, реклама и шумовой фон… Нет, это не место для полевского мастера по камню. Да и где он там малахит найдёт?
— Хорошо. Давай найдём эту твою шкатулку и отправим тебя домой, — прервал Авдей затянувшуюся паузу.
Алёнка глянула на него. Такого ответа она не ожидала. А между тем, представить себе злого Авдея она тоже не могла. И обиженным его не видела. Растерянным слегка — да.
Этот Авдей был почти таким же, каким Алёнка знала его раньше — улыбчивым и уверенным в себе. Вот только печаль на дне глаз залегла. И в лице что-то такое появилось, отчего сердце начинало сжиматься.
Стало совсем жарко. Алёнка всё-таки подалась в сторону, поднялась на ноги, сняла тулуп и два платка, повесила их на крючок в стене у выхода.
— Давай тулуп с шапкой, — протянула она руку к Авдеевой верхней одежде, развесила её по крючкам и вернулась к теплу костра.
— Добрый ты, Авдей.
— Просто тоже без родителей вырос… Матери не видел… Она в родах померла. А отца не стало, когда мне, аккурат, как твоему сыну, года четыре было.
— И как ты жил всё это время? — Алёнка знала, что Авдей — сирота, но как-то не задумывалась до сегодняшнего дня о жизни сирот в России 18 века.
— Как жил?.. А где придётся. Куда приказчик определит, там и кукую. Бывало, в одной семье нажалуются — в тот же день в другую переведут.
— На что жаловались-то?
— Что работник из меня плохонький, зря похлёбку перевожу. Но это как по правде. А так, приказчику всякое рассказывали, мол, такой и сякой. И в каждой новой семье для начала прутом проучали, чтоб, значит, слушался… Да что там, — махнул рукой Авдей. — Прошло это, быльём поросло.
Алёнке стало грустно.
— А родственников у тебя тут не было?
— Неа. Родители мои — приезжие. Их у барина царь выкупил для работ на казённых заводах. Ну, не сам, конечно. Прислужники его в деревню приехали. Мои как раз повенчались, а на следующий день всех строем на Урал повели.