Горотеон шёл рядом, Айола еле поспевала за его широкими шагами, иногда он замедлял шаг. Люди, окружающие Царя и будущую Царицу, глубоко кланялись и расступались, пока они проходили по зале для пиршеств, по шёлку, который вёл их из залы, по широким ступеням, в храм, где утром приносила жертву Принцесса. Храм был так же сер, свет заходящего дня едва проникал в него, Главная Богиня не была видна, лишь когда подошли ближе, она осветилась множеством свечей, и раздались песни Жриц, уже не столь пугающие, как утром, но более пронзительные.
Айола вспомнила всё, что говорила ей старуха, и опустилась на колени перед свои Царём, потом смотрела, как он сделал то же самое, протянул руку Верховной Жрице, которая, со страшным воплем раненного животного, хрипя и задыхаясь, провела ножом по Царской руке. Айола почувствовала, что голова её снова кружится, странный вкус во рту поднимался к горлу, когда Горотеон взял тот же нож и с тем же непроницаемым лицом сделал надрез на руке будущей Царицы. Стены храма кружились, когда Жрица соединила её руку и руку её мужа и медленно обвязывала их лентой из шёлка.
«Варвар». «Молится не нашим богам».
Она продолжала и продолжала про себя молиться своим духам, чтобы помогли ей сейчас, дали силы на последующую ночь, она молилась, чтобы чрево её понесло ребёнка с первого излития семени Царя, чтобы никогда больше не видеть этого ужасного человека с каменным непроницаемым лицом, который в это время говорил что-то голосом, возвращающим Айолу в действительность. Голос был мягким, обволакивающим, она вспомнила, чему наставляла её старуха, и стала повторять за своим Царём и господином. Она не понимала слов, но знала смысл произносимых ею речей. Она отдавала своё тело, своё сердце и свою жизнь во власть своему мужу, господину и Царю Дальних Земель, а он забирал её тело, её сердце и её жизнь.
Из храма они вышли под ещё более громкие крики толпы, уже беснующейся. Никогда прежде Айола не видела такой радости, на грани с безумством. Она испытывала желание спрятать лицо, укрыть тёплой шалью или мехом, что был спрятан под её мантией, но стояла на носилках прямо, хотя от холода, который начал пронизывать её ещё в храме, ужаса и страха от того, что произойдёт сейчас, тело девушки сотрясала крупная дрожь. Рука её по-прежнему была связано шёлком с рукой мужа, которая оставалась недвижима, как и его лицо.
Сейчас она бы предпочла смерть от раскалённого масла, чем то, что ей предстоит. Большего ужаса и позора она не могла представить.
Ступив в покои Царя, позволив себя разоблачить, она в ужасе стояла и смотрела из широких дверей на высокое, выше обычного, ложе, на которое шли ступени, покрытые золотым шёлком. Помещение было ярко освещено свечами, так, что было светлее солнечного дня, у изголовья и в ногах ложа были Жрицы и тихо, иногда срываясь на крик, издавали свои песнопения, вокруг стояли люди, молча опустив голову. Люди были разного сословья, старуха сказала, что от каждого клана или сословья был выделен человек, который должен лично убедиться и подтвердить, что Царица была девственна, когда Царь излил в неё семя. Ей предстояло обнажённой пройти на это ложе и принять своего мужа, тогда как она только примерно представляла, как выглядит нагой мужчина, воспоминания же о продолговатом фрукте и красном лице рабыни заставляли зубы стучать.