Он целовал долго, пока голова Айолы не закружилась, и в животе не стало горячо, но даже тогда он давал немного отдышаться и снова целовал, и снова, и снова.
— Позволь снять с тебя платье, Айола.
— Я не знаю, как снимается этот пояс.
— Я знаю.
— Откуда, разве наложницам и Царице не полагается приходить в покои Царя Дальних Земель в халатах?
— Так и есть, тем не менее, я знаю.
— Откуда же?
— Айола, я прочитал об этом в одной из бесчисленных книг, которые мне удалость прочесть за свою жизнь, такой ответ тебя устроит? — глаза Горотеона, цвета камня «дымчатый кварц», улыбались.
— Это кажется логичным, если только об этом пишут учёные мужи.
— Айола, когда ты освоишь грамоту, ты будешь удивлена, узнав, о чём на самом деле они пишут, — с этими словами он поставил её на ноги и легко расстегнул причудливые крючки на поясе и спине платья, снимая его по плечам и бёдрам Айолы, пока оно не упало красным облаком к ногам Царицы, и она не переступила через него, держась за руку Горотеона.
Нижнее платье из нескольких слоёв тончайшего шелка снималось просто — стоило лишь дёрнуть за тесьму на шее, и Айола предстала нагой пред своим мужем. Руки его сняли тяжёлые гребни, которые держали мантилью на голове Царицы, и теперь только волосы, струящиеся, подобно потоку воды, украшенные жемчугом, прикрывали тело младшей дочери Короля.
— Ты можешь раздеть меня, Айола, я покажу — как. — Царица внимательно смотрела за движениями пальцев Горотеона и потом повторяла их, когда же он предстал перед ней нагой, стон желания сорвался с губ девушки.
Медленное раздевание, почти без прикосновений и поцелуев, родило в теле Айолы сильное желание, чтобы муж вошёл в неё, как и полагается входить мужу в жену свою. Она переступила с ноги на ногу в нетерпении и посмотрела в глаза своему Царю, забывая, что ей не следует этого делать.
— Царица… — звук, сорвавшийся с уст Горотеона, не был похож на его обычный бархатный голос, который завораживал, словно окутывал бархатом. Звук этот был подобен густому и терпкому вину, что пробовала однажды Царица в этих покоях, подобно вину этот звук пьянил.
Лёжа на покрывалах и подушках, мягких, словно пух, Айола забывалась в движениях и ласках Царя, которые только поначалу были неспешными, потом же, когда младшая дочь Короля стала делать всё, что показывал или говорил ей Царь, становились более интенсивными, как дождь, что начинается с одной капли и проливается на землю ливнем. Но как бы ни старалась Айола делать всё в точности так, как говорит её муж, руки её то и дело отправлялись в своё, одним им ведомое путешествие, губы целовали тело и лицо Царя там, где доставали или нравилось младшей дочери Короля и, выбираясь из объятий мужа, она принимала именно то положение, которое диктовала ей природа, что не встречало возражений у её Царя, как бы это ни удивляло Айолу. Пока она не провела несколько раз по мужественности своего Царя, отметив, что кожа там подобна бархатному голосу своего обладателя, и горячее температуры тела. Ей понравилось держать в руках мужественность мужа, особенно когда большая ладонь накрыла её маленькую и направила движения. Айоле показалось, что свечи, что горят в опочивальне, светят слишком ярко, её глаза слезились от желаний и удовольствий, а с губ слетал стон, сладостный, словно мёд.