Дорогой Федька распределял обязанности. Ночь лунная. Далеко справа, в сторону вокзала свистит маневровый, лязгают буфера. Звуки кажутся привычными, не нарушают устоявшейся тишины. Железнодорожник при них может и помечтать и прикорнуть на досуге. Тишину нарушает другое: Фокины сани. Полозья не скрипят - визжат. Кажется, вселенная вся оглашена этими звуками. Сердце выстукивает кувалдой - вот-вот простучит сквозь телогрейку и выскочит.
- Давай, - махнул Федька рукой.
И пошло. Бухают, раскалываются пополам пластообразные комья, над путями висит гулкое эхо. Парни пригибают головы, словно это сможет уберечь их от света луны и гулкого эха. Хорош уголек. Блестит. Антрацит, не иначе. Плетеный короб наполняется быстро, вот уже и конец скоро. Вдруг - условный сигнал. Свист. Не очень громкий, а будто кто по башке треснул... Оставаться на путях опасно. И не бросать же Фокины сани. Они Фокины. И полным полные.
Не дожидаясь прочих, поволокли. Сани тыкались в головки попадавших на пути рельсов. Приходилось подымать передок, волочить напропалую, пока воз не наталкивался на препятствие. Как ни странно, именно в этот суматошный момент Евдокимыч заметил отсутствие Мыльного. Чертыхаясь, обливаясь потом, вдвоем с Шаркуном тянули они распроклятый возок. Третьего как не бывало. Ну, Мыльный, ну, заработал по шее, скользкая душа! Ну, как же его не воспитывать, если он заработал! Сани уперлись в рельс. Ни с места. Евдокимыч приподнимал перед саней, ругал про себя Мыльного на чем свет стоит.
И вот топот послышался.
- Стой! Стрелять буду!
Страшный голос. Дыханье срывалось на свист, пот заливал глаза. Но сани пошли, пошли...
- Дуй, Шаркун! - Евдокимыч перевел дух.
- Я тебе покажу «дуй»! - подбежал стрелок к отставшему Евдокимычу.
А в узком проломе забора, на выходе с путей, Федька и Стась уже подхватили сани, понесли, едва не по воздуху. И скрылись. Баста! Евдокимыч вздохнул облегченно. Он шел туда, куда указывал стрелок кивком головы и карабинным дулом. Не видно было огней вокзала: неисчислимые составы закрывали все впереди.
Силуэтом маячило вдали коромысло виадука - едва не километровый мост через пути. Рельсы то расходились пароходной волной, то, наоборот, сбегались в узел, и в середке поблескивала крестовина. Конвоир не давал идти по путям. Дышал сзади, сморкался, матерился беззлобно. Подшитые валенки мирно поскрипывали. Обозначился впереди знакомый человеческий силуэт. Евдокимыч стал подавать рукой сигналы тревоги. Дернув Евдокимыча за рукав, стрелок перешел на соседнее междупутье. Силуэт - туда же, за ними.