— Все верно! — милостиво кивнул головой Каханов.
— «…Посему покорнейше прошу… не препятствовать моему распоряжению, — отчетливо читал Ахтанаго, — о высылке означенного Константина Хетагурова за пределы вверенной мне Терской области…»
— Без твердой власти на нашем погибельном Кавказе не обойтись, — мрачно сказал Каханов, словно оправдывая перед кем-то свое жестокое решение.
Не прошло и недели, а Коста уже подъезжал к дому своего отца в селении Георгиевско-Осетинское.
«15 июня 1891 г.
Сел. Георгиевское
Может показаться странным, что я адресую письмо на Ваше имя… Имею ли я на это право — не знаю и даже не стараюсь знать. Я пишу, потому что чувствую в этом потребность… Адресую Вам, потому что верю в свой собачий инстинкт, который мне говорит, что Вы охотнее других будете делиться со мной владикавказскими новостями. Неприятно Вам — разорвите письмо, нахмурьте брови, надуйте губки и назовите меня глупцом. Улыбаетесь… Ну и слава богу!.. Я очень рад побеседовать с Вами издалека… Прежде всего, позвольте Вас поздравить с окончанием курса. Теперь, надо полагать, к Вам невозможно будет подъехать и на буланой козе; но ничего — мы Вам и издали с полным нашим удовольствием будем ломать шапку, а Вы нас удостаивайте легким кивочком. — Хорошо? Как бы я хотел взглянуть на Вас хоть одним глазком… Я до сих пор не верю, что я за 400 верст от своих владикавказских друзей, а между тем это так… Пять дней я уже дома, а не могу оглядеться. Сегодня только развязал свои чемоданы и привел в порядок свою комнату… Ваш портрет (я до сих пор скрывал, а теперь признаюсь, что я нарисовал для себя Вашу физиономию)… я повесил рядом с изображением матери. Простите за такое «присвоение чужой собственности» — я не юрист, а художник, которому позволительна некоторая вольность… Эх, Анна Александровна! Хорошо Вам… Вы так молоды, полны жизни и энергии. Вы еще незнакомы с разногласием совести и житейской мудрости… Я Вам завидую. Горе Вам, если Вы с своей отзывчивой душой и способностями заразитесь предрассудками «мишурного света». Воспитайте до непоколебимости Вашу любовь к труду и человечеству, и Вы будете счастливейшею из смертных. Не смейтесь. Я не учить берусь Вас, а говорю то, в чем глубоко убежден…»
Коста отложил перо и откинулся в грубом деревянном кресле. Вся мебель вокруг была грубая — кровать, сколоченная из оструганных досок, скамья, табуретки, белый некрашеный стол.
Вот уже несколько дней, как он живет у отца. Дома!.. Первые дни Коста радовался этому. Старая, с детства знакомая обстановка трогала его, вызывала далекие воспоминания. Не всегда они были веселыми, но даже в грустных воспоминаниях есть своя неповторимая прелесть.