— И хотел бы забыть, ваше превосходительство, да напоминают все время, — дерзко ответил Коста.
— Вы слишком много позволяете себе! — Никифораки повысил голос. — Кто разрешил вам, политическому ссыльному, читать лекции о французских философах и революционерах?
— Но разве просвещать народ запрещено законом? — спросил Коста.
— Во-первых, у вас нет учительского диплома, так? — язвительно заметил Никифораки. — И вообще я поражаюсь вашей энергии, господин Хетагуров! Вы вездесущи! И когда вы все успеваете? — Никифораки постучал карандашом по столу. — Благодарите бога, что я до сих пор не попросил начальство отправить вас в места более прохладные, чтобы остудить ваш пыл.
— Благодарить надо не бога, как я понимаю, а вас, ваше превосходительство! — с чуть заметной насмешкой проговорил Коста.
— То-то! — усмехнулся губернатор, поднимаясь из-за стола. — А это… Это ваше «Кому живется весело» — забудьте! Петербург уже обратил внимание… Вам известно?
Жара навалилась на город. Крымшамхалов дышал с трудом. После хрустального карачаевского воздуха, в котором всегда словно присутствует незримая льдинка, ставропольская жара казалась липкой и плотной. Но Ислам, превозмогая удушье, ходил и ходил мимо губернаторского дома, с тревогой и нетерпением поглядывая на тяжелые двери.
Всего несколько часов назад он приехал сюда и, заняв номер в грязной гостинице, немедленно кинулся разыскивать Коста. Они не видались со дня переезда Хетагурова в Ставрополь, а вчера Крымшамхалов услышал тревожную весть и немедленно кинулся в город, чтобы узнать о судьбе друга. Впрочем, слухи, кажется, оказались преувеличенными.
Разыскивая Коста, Ислам уже побывал и у Василия Ивановича, и на новой квартире Коста, и в редакции «Северного Кавказа».
Там-то ему и сказали, что Коста находится у губернатора.
Крымшамхалов поспешил туда и долго ходил по горячим плитам тротуара, отирая пот, градом катившийся по его бледному лицу. Наконец дверь раскрылась и Коста торопливым шагом вышел на улицу.
Крымшамхалов бросился к нему.
— Ты на свободе? Слава аллаху! Но что случилось?
Они крепко обнялись.
— Если ссылка — свобода, то я на свободе, — грустно усмехнувшись, ответил Коста. — Каким ветром занесло тебя сюда в этакую жару? И почему ты такой бледный? Болен?
— Ветер тревоги пригнал меня. Я счастлив, что вижу тебя…
— Какой тревоги? — пошутил Коста. — Уж не закипела ли вода в Кубани, не сгорели ли леса Карачая?
— Нет, друг. И воды прохладны, и леса тенисты, только вот люди злы. Заехал я позавчера к нашему атаману Браткову. У него, видите ли, жена и дочь поэзией увлекаются, живого поэта поглядеть пожелали. Много месяцев не давали они мне покоя — приезжай. Я долго отнекивался, но это стало уже неприлично. Позавчера поехал. Приняли меня поначалу ласково, а когда о поэзии заговорили, я, конечно, твое имя помянул. Как же иначе? И вдруг атамана передернуло, и он с такой ненавистью поглядел на меня, что я похолодел. В общем надо было уходить, что я быстренько и сделал. По дороге завернул к приятелю своему, офицеру Головину. Рассказал ему об атаманском гневе, а он вместо ответа положил передо мной номера «Северного Кавказа», где твоя поэма напечатана… Тут я все понял. Ведь теперь атамана Браткова никто иначе и называть не станет, как Зуботычев. В общем, молодец ты, Коста! Уроки Некрасова пошли тебе впрок. Помнишь, как Андукапар рассердился, когда ты на вечере, в землячестве читал «Поэта и гражданина»? Интересно, что бы он сказал сейчас?