От читателя Конрада того времени не ожидали, что его обеспокоит дальнейшая судьба туземцев. Для него имело значение то, каким смыслом наделяет все это Марлоу, поскольку без его намеренно
* Stafford. Scientist of Empire. P. 208.
стилизованного нарратива вообще нет никакой истории, достойной рассказа, нет литературы, стоящей внимания, и нет авторитета, с которым стоило бы считаться. Это недалеко ушло от оценки королем Леопольдом его Международной ассоциации Конго,>79 которая «предоставляла долговременную и бескорыстную помощь на пути к прогрессу»,* и была объявлена в 1885 году одним из его приверженцев «наиболее благородной и исполненной самопожертвования схемой развития Африки, которая когда-либо была или будет предложена».
Широко известные обвинения Чинуа Ачебе в адрес Конрада в расизме и демонизации коренного населения Африки не столь радикальны в том, что касается его ранних произведений. В них важно то, что потом проявляется в поздних работах вроде «Ностро-мо» и «Победы», напрямую с Африкой не связанных.** В «Ностромо» история Костагуана — это беспощадное повествование о белой семье с грандиозными планами и суицидальными наклонностями. Ни местные индейцы, ни правящий класс испанцев в Сула-ко не дают альтернативного видения: Конрад смотрит на них с таким же сочувственным презрением и экзотизмом, что и на африканских негров и южно-азиатских крестьян. В конце концов аудитория Конрада — это европейцы, и его творчество еще раз подтверждает этот факт, пусть даже парадоксальным образом на фоне его собственного едкого скептицизма. Аналогичная динамика наблюдается и у Флобера.
Несмотря на всю остроту, когда речь заходит о «туземцах», инклюзивные культурные формы, кон-
* Stengers J. King Leopold's Imperialism // Roger Owen and Bob Sutcliffe, eds. Studies in the Theory of Imperialism. London: Longmans, 1971. P. 160. См. также: Ascherson Neil. The King Incorporated: Leopold II in the Age of Trusts. London: Allen & Unwin, 1963.
** Achebe. Hopes and Impediments. См. примем. * на с. 55 наст, изд.
тактирующие с периферийным не-европейским окружением, заметно идеологичны и избирательны (даже репрессивны). Точно так же и колоритная колониальная живопись XIX века,* несмотря на весь свой «реализм», идеологична и репрессивна: она заставляет закрывает Другому рот, утверждает различие в качестве идентичности, она повелевает и представляет все глазами оккупирующих сил, а не инертных жителей. Интересный вопрос: что у Конрада противостоит (если таковое имело место) подобному неприкрыто имперскому нарративу? Оставалась ли единая позиция Европы неоспоренной? Встретила ли она сопротивление в пределах самой Европы? Европейский империализм привел к появлению европейской оппозиции где-то во второй половине столетия — тому примером А. П. Торнтон, Портер и Гобсон.** Конечно, аболиционисты, Энтони Троллоп и Голдвин Смит, например, — это вполне уважаемые фигуры среди множества других индивидов и групповых движений. Однако Фруд, Дильк и Сили, например, представляют несравненно более мощную и успешную проимперскую куль-туру. Миссионерам, пусть даже на протяжении XIX века, они зачастую выступали в роли агентов