— Я, — произнес Вадим отчетливо, поглаживая грудь Мары, — пришел поговорить. Пришел сказать, — он больно куснул ее в шею, словно наказывая за упрямство и за то, что она посмела думать о нем гадости, отчего Мара громко ахнула и задохнулась, — что не было никакого приказа от Глеба.
Услышав это имя — Глеб, — Мара вспыхнула от гнева, рванулась из рук Вадима, но тот удержал ее, стиснул крепче и снова укусил в шею, потом за мочку уха, напоминая женщине их страстную ночь, когда таких укусов было, пожалуй, чересчур много, и ей пришлось покориться ему.
— Кто вообще сказал тебе эту гадость?!
— Снабженец ваш, — нехотя призналась Мара. — Пал Саныч… подсел, пьяный как скотина, стал шантажировать.
— Вот свинья, — совершенно искренне возмутился Вадим. — И ты ему, значит, поверила, а мне, значит, нет?
— Ему какой резон мне врать!? — взвилась Мара, но Вадим снова стал ее укачивать, убаюкивая ее ярость — тише, тише, — и она расслабилась, замерла в его руках.
— А мне? Мне какой резон тебе врать?
Мара не ответила.
— Я, — шепнул Вадим Маре на ушко, положив свою ладонь на живот Мары, считая удары пульса через тонкую ткань ее платья, — совершенно искренне за тобой ухаживал. Не по распоряжению. Не было этого распоряжения, — веско повторил он, словно впечатывая эти слова в разум Мары.
— Ну, не было, не было, не было! — выкрикнула она, зажмурив глаза, чтобы не выдать себя ничем. От волнения, от неспешных, острожных прикосновений Вадима у нее голова кружилась, казалось — отступи он, отпусти ее, разожми руки, и она упадет. — Все, поверила. Ты молодец. Не подлец. Теперь-то тебе что надо?!
— Дурочка ты, Марка, — усмехнулся Вадим. — Ох, нет, не смотри на меня. не оборачивайся. Минутку подожди. Мне тоже сложно. сложно говорить то, что я сейчас скажу. и ты молчи! Не говори сейчас ничего, просто помолчи. Для храбрости, конечно, можно было тяпнуть… как в прошлый раз… Но я хочу, чтобы и ты, и я были трезвы, когда я это скажу.
Он снова порывисто прижался лицом к ее шее, горячо и часто целуя, прихватывая тонкую кожу губами. Ноги Мары дрогнули, сердце забилось еще чаще, она понимала, что Вадим сейчас скажет — и боялась поверить в это, словно ее вера могла вспугнуть, заставить его передумать говорить, шептать слова признаний.
— Ты нравишься мне, Мара, — пробормотал Вадим, наконец-то — и выдохнул с облегчение. Еле слышно, неразборчиво, мучительно краснея, все еще прижимаясь лицом к ее коже, стараясь отвлечь ее поцелуями от собственных слов, но все же признался. — Очень нравишься. И я хотел бы. попробовать. нам могло бы быть хорошо вместе.