От выпитого коньяка Олечка задохнулась и тут же окосела. Вадим, убрав коньяк, глянул в ее раскрасневшееся лицо, чуть подался вперед и с нажимом произнес:
— Ну-у-у?
А рассказывать, в общем-то, было и нечего.
Олечка втюрилась в босса сразу, как только его увидела. Грезит ими днями и ночами, но о своей любви помалкивает, ибо субординация (люди чего не того подумают, да, стыдно), и Мара.
При упоминании имени Мары Олечка снова раскисла и попыталась зареветь, но коньяк не дал ей этого сделать. Видимо, алкоголь качественно притупил боль.
— Олечка, — снисходительно произнес Вадим Алексеевич, по-отцовски подтирая ей покрасневший нос, — но он же Чудовище. Он же Сатана.
— Зато краси-ивый, — нетрезво и печально вздохнула Олечка, и Вадим, мотая головой, в который раз поразился, какие женщины все глупышки — даже самые умные из них.
— Сатане и полагается быть краси-ивым, — передразнил Олечку Вадим. — Но ничего хорошего в нем нет. Поверь мне. Таких, как ты, у него было, есть и будет пачками. С Марой, без Мары. Миллион.
— Я знаю, — горько ответила Олечка.
— Да он же старше тебя лет на пятнадцать, — горячась, воскликнул Вадим. — Тебе не на старичков поглядывать надо, а с парнями молодыми встречаться!
— Тридцать шесть, — сердито отчеканила Олечка, обиженно сверкая заплаканными глазами,
— не старик!
— Олечка, — жалостливо произнёс Вадим, — ну, хорошая. Ну, милая. Забудь. Все хорошо будет
— только без него.
— Не будет, — обреченно всхлипнула Олечка. — Вот… подпишите.
Вадим оторопело глянул в заплаканную бумажку, которую ему протягивала Олечка. Многократно политое слезами, это было заявление об уходе. Этого еще не хватало!
— Ты как ребенок! — воскликнул Вадим, сминая бумагу и отправляя ее в мусорную корзину.
— Ну, что выдумала-то?! Что за детские выходки? Папа, мне нужна вот та игрушка, дай?! А то я буду лежать на полу и дрыгать ногами!? Так, выходит?! Работу надо работать, а не забивать голову всякой ерундой романтической! И что, на новом месте влюбишься в босса и тоже уйдешь?!
— Я не могу видеть его с другой женщиной, — глотая слезы, проговорила Олечка. Вид при этом у нее был самый что ни на есть страдальческий и строгий, и Вадим насмешливо зафыркал:
— И дальше не сможешь! А этих других женщин у него. Даже если вдруг ты будешь с ним. даже если вдруг. у него будут женщины, поверь мне. И на них смотреть ты не сможешь.
— Какое право вы имеете его оскорблять?! — неожиданно вспылила Олечка. — Он хороший! Он не такой! Он не подлец!
— Святая простота! Пора взрослеть, Олечка!
Он подскочил с места и заметался по кабинету под суровое упрямое сопение Олечки. Ее поведение ломало всю отлаженную работу его любимого механизма, самая ценная — золотая, — деталька оказалась слишком мягкой и помялась, пришла в негодность. А никого другого на примете у Вадима не было. И времени готовить новые кадры не было тоже.