Вжимаясь крепче в раскрытые бедра девушки, слушая ее чуть слышные вздохи, чувствуя, как она обмирает от глубоких проникновений, он понимал, что она чувствует его… принимает.
Это не объяснить. Наверное, это и есть — слиться воедино. Чувствовать наслаждение женщины как свое собственное, знать, что она замечает малейшее прикосновение, тончайшую ласку.
Глеб завозился в кресле, вновь ощутив прилив возбуждения, и Вадим, слушая в трубке затянувшуюся паузу, истолковал ее по-своему.
— Прикидаю, — так же злобно ответил Вадим. — Сам, поди, потихоньку коньячком лечишься?
— Да я с чего, — Глеб вдруг вспомнил, что в этот клуб завлек его именно Вадим, и его радужное настроение вдруг улетучилось, подозрение кольнуло разум острыми иголочками. — А ты не в курсе. что за девушка была вчера в клубе?
Внезапно то, что в комнате оказалась Олечка, и то, что поехать в этот клуб предложил именно Вадим, и именно после разговора о ней, показалось Глебу подозрительно.
«Подложил девчонку под меня, — с внезапной злостью подумал Глеб, одной жирной черной чертой перечеркивая в сознании все блаженство, всю святость и прелесть интимного свидания с Олечкой. — Ты что, самый умный?! За меня решаешь, что мне надо, с кем мне спать?! Девчонку поприличней для меня присмотрел, что ли? Я просил об этом? Просил?!»
На мгновение ему показалось, что друг решил вытряхнуть его из привычной шкуры чудовища, заставить явить миру розовое беззащитное брюшко, и ему это почти удалось. Глеб, вспоминая свою нежность к Олечке, вдруг ощутил страх и стыд, словно его уже разоблачили и уличили в чем-то постыдном. Он почувствовал себя уязвимым и беззащитным. Это ощущения были так позабыты, так глубоко похоронены где-то на дне его сознания, что он даже удивился отчасти, что это беспомощное состояние применимо по отношению к нему. И оттого в его душе поднялась обжигающе-горькая волна яростного протеста.
«Я вам покажу», — злясь непонятно на кого, подумал Глеб.
— Где? — голос Вадима не изменился, не дрогнул. В нем не прозвучало ни единой фальшивой нотки, никакого замешательства или растерянности, только живейшая заинтересованность. Глеб хмыкнул; если б он не знал Вадима, он тотчас же поверил бы, что друг и в самом деле не понимает о чем речь, но он хорошо знал Вадима.
Вадим отменно умел врать.
Он мог спокойно шутить и неторопливым голосом рассказывать какую-нибудь байку, убаюкивая бдительность партнеров, проверяющих, инвесторов, прекрасно зная, что все рушится в тартарары и дела идут из рук вон плохо. Блефовать было не прост любимым занятием Вадима — это было его призвание, его величайший талант. Сам Станиславский аплодировал бы Вадиму стоя, с неистовыми криками «Верю!», если б на заре их бизнеса слышал, как Вадим, тщательно пряча под столом ноги, обутые в начищенные до зеркального блеска туфли с дырявыми подошвами, уверенно подписывал договора на поставки, словно в активе у них был весь никель, весь газ и вся нефть Сибири.