— Пьяная дрянь! — взревел Глеб, сжимая кулаки, насилу сдерживаясь, чтоб не ударить женщину в перекошенное от испуга лицо. — Ты что вытворяешь?!
Олечка плакала.
От звуков ее рыдания Глебу становилось не по себе, расплывающееся по нежной коже руки красное пятно казалось ему чудовищным, страшным, и ему хотелось удавить Мару тут же, за то, что она посмела притронуться своими когтистыми грязными лапами к его Олечке. Он очень хотел тут же, сию же минуту обернуться к плачущей девушке, обнять ее, подуть на обожженную кисть, как дуют ребятишкам на их нехитрые болячки. Еще больше хотелось увести ее прочь, спрятать ото всех, закрыть, чтобы никто не мог добраться до нее, посадить под замок, пока не кончится этот чертов рабочий день, и вечером отереть ее слезы и утешить.
Вот же чет, подумал Глеб.
А именно этого он сделать и не мог.
На основании чего? На правах босса?
Девушка бы тотчас послала его к черту или — еще хуже, — посмотрела б на него как на ненормального, потому что у нее-то насчет него никаких планов нет.
— Пошла отсюда вон, чертова алкоголичка! — прорычал он, кое-ка взяв себя в руки. Бить Мару? Да ему даже прикасаться к ней не хотелось. — Что ты таскаешься тут в таком виде, что ты меня позоришь?! Ради бога, не заставляй меня звать охрану, чтобы они насильно тебя вывели вон!
Мара внезапно растеряла весь свой боевой настрой, ее лицо из воинственного и злого стало беспомощным и жалким, она отерла красные мокрые губы и всхлипнула.
— Глеб, ну, прости, — слабо вякнула она, и эта внезапно проявившаяся слабость вовсе вывела его из себя.
— Вон! — проорал он, тыча рукой в направлении двери. — Пошла вон, и не показывайся мне на глаза, пока не просохнешь!
Мара, спотыкаясь, едва не падая, без слов исчезла за дверями, и Глеб, дрожа от ярости, обернулся к Олечке.
Та почти не плакала. Неловко оттягивала она мокрую испачканную блузку, встряхивала мокрые липкие руки.
— Идемте, — чуть хрипнувшим голосом произнес Глеб. — Я отвезу вас в травмпункт.
Ему хотелось взят в ладони эту обожжённую ручку и целовать каждый пальчик, выпрашивая извинения. Конечно, он виноват; и перед Марой, и перед Олечкой. Но Мара… кто бы мог подумать, что она, такая ироничная и хладнокровная, может устроить этот спектакль?! Откровенно говоря, он не только не думал об этом — он просто позабыл о существовании Мары в его жизни. Олечка затмила все; вытеснила все мысли из головы. И теперь Глеб сам недоумевал, как он мог столько времени прожить с Марой, не зная ее совсем.
Олечка опустила глаза, спрятала за спину руки.
— Не надо, — тихо, но упрямо ответила она. На мгновение Глебу показалось, что в ее подрагивающем голосе он слышит ревнивые нотки, да только с чего бы Олечке ревновать?