Я проглотил комментарий по поводу того, что у меня для нее есть еще новинки поинтереснее.
— Я понимаю, — сказал я. — Все в порядке, никто не родился с умением терпеть скучные праздники.
Она тихонько засмеялась, журчащий ручеек, не более того.
— Ты терпеливый, — сказала она. — Но на самом деле — нет. Пытаешься быть мягче, чем ты есть.
— А ты проницательная девчонка, — сказал я. — Но разве мы не пытаемся быть нежными с теми, кто нам нравится?
— Я не знаю, — сказала она.
— Я тебе нравлюсь.
Она едва заметно улыбнулась, но не ответила.
— Ты не спросил, — сказала Фадия вместо ответа. — Я чувствую себя нехорошо, мне пора.
Я схватил ее за руку, и вдруг мне показалось, что у нее на крошечном запястье останутся синяки, я разжал ее руку, и она тут же исчезла: Фадия спрятала руку за спину.
— Но мы поженимся? — спросил я.
Она смотрела на меня с отчаянием и надеждой, со страхом перед тем, что будет, и с желанием все в этой жизни испытать.
— Да, — сказала она, а потом поспешила к своей воспитательнице. По-моему, это был один из наших самых долгих разговоров.
Конечно, ко дню нашей свадьбы я был уже невероятно влюблен и думал только о ней, все иные женщины перестали существовать для меня, даже имена их забылись.
Свадьба наша была назначена на благоприятный для матримониальных дел месяц Юноны — июнь, и я не мог ее дождаться, я почти сошел с ума от любви и желания. Фадию я больше не видел, она вернулась в Остию. Я было собирался поехать за ней, но мама остановила меня.
— Она очень нежная девочка, — сказала мама. — Ты ее испугаешь.
И я испугался ее испугать. Точно так же, как прежде понял, что мне ее не понять. Этот навязчивый повтор, я вдруг понимаю сейчас, заключает самую суть наших отношений, она всегда была будто вода, в которой я отражался.
Сахарное море.
Нет, Фадию я больше не видел. Зато частенько приезжал ее отец, и я ни разу не пропустил его визит. Мама была очень довольна: я уже немного остепенился, не успели еще и свадьбу сыграть.
Старик Фадий, который не понравился мне сначала, теперь казался самым желанным гостем в моем доме. Я искал в нем черты, которые он передал Фадии, жадно слушал все, что он мог мне рассказать.
Фадий был простоватый, но по-рабски хитрый человечек, совершенно не похожий на свою нежную, неземную дочь внутри, однако у нее были его темные, восточные глаза, его пухлые губы, его высокие скулы. И я жадно вспоминал ее, глядя на Фадия.
— Она наше сокровище, — говорил Фадий. — Такая нежная, любящая дочь. Как скорбно отдавать ее в другую семью.
Было в его словах всегда хвастовство и желание прорекламировать свой товар, словно мы на рынке, но в то же время оно причудливо мешалось с такой искренней любовью и даже болью.