Он хватал меня за палец очень крепко, с силой, которой от такого хрупкого существа вовсе не ожидаешь. Так иногда могла вцепиться в меня его мать, тоже с невероятной силой. В минуту ужасного страха.
И я брал сына на руки и успокаивал, такой пьяный, что волновался, как бы не выронить бедняжку.
Как-то Эрот меня спросил:
— Можно тебе сказать правду?
К тому времени я уже подумывал над тем, чтобы дать ему свободу, так что Эроту было что терять. Но, если у него была какая-то мысль по моему поводу, он старался ее озвучивать.
Эрот, сообразно своему имени, из заморыша вырос в красивого кудрявого юношу с миндалевидными, темными глазами и чувственными губами, в любимца наших служанок. И если бы не его знаменитая в узких кругах прямота, девушки ценили бы его еще больше.
Но Эрот не мог скрывать свое ценное мнение по любому вопросу от любых людей.
Я некоторое время раздумывал над тем, нужно ли оно мне. Потом сказал:
— Валяй.
— Это очень грубо.
Я еще подумал, затем кивнул.
— Ты — урод.
— Спасибо, Эрот.
Я почему-то не разозлился, хотя, бывало, наказывал его за резкие высказывания. Наверное, в душе я был с ним согласен.
Я даже был ему, отчасти, благодарен за то, что он ударил меня хорошенько этим словом. Впрочем, я бы, может, в принципе хотел, чтобы он меня ударил. А ты меня любил и поддерживал, и я не решился тебе сразу сказать, как мы жили. Только спустя очень долгое время и будучи очень пьяным, я рассказал тебе эту историю, и ты тогда даже со мной подрался.
— Я был с ней таким жестоким, — сказал я. Эрот, серьезный как всегда, кивнул.
— Ты был.
— Но мне стыдно.
— Ну и что? — спросил он.
— Ты забываешься, — сказал я, и Эрот тут же замолчал. Больше он ничего не говорил мне по этому поводу. Впрочем, и с самого начала Эрот выразился достаточно ясно.
А мой сын, да, он умер. Смешной маленький ребенок, недозрелое яблоко. Он умер до того, как получил возможность носить мое имя.
Как-то раз я пришел домой, и, пьяный, ты уже понял, склонился над его колыбелькой.
— Привет, — сказал я. Он схватил меня за палец и некоторое время держал. Потом вдруг издал пару раз какой-то тихий звук, не очень похожий на плач, и тихонько, будто бы заснул, отошел к большинству.
Я даже сразу этого не понял, заметил только, когда он стал остывать. Такой маленький, поэтому и случилось это быстро.
Так ушла Фадия, а за ней ушло и все, что от нее осталось.
Потом, милый друг, спустя несколько недель, когда мой дом сделался совершенно пуст, я нашел ее красный плеер. Хотел было послушать, наконец, то, что слушала Фадия, нажал на кнопку, но — ничего. Ни музыки, ни звука. Он сломался.