Марк Антоний (Беляева) - страница 174

И сердце мое наполнилось, помню, любовью и жалостью. Стояла хорошая, теплая весна, даже воздух был свободным и приятным, и до меня доносился легкий цветочный аромат, источник которого я не видел.

Я сказал:

— Мало я тебе внимания уделяю? Не как раньше?

Ты кивнул, и в этот момент ты, совсем уже взрослый, вдруг снова стал для меня ребенком.

— Это потому, что ты, — сказал я. — Куда лучше, умнее и сильнее меня. Я совсем запутался и ничего не понимаю.

И, Луций, великолепное Солнце, что бы ни было между нами, тогда я сказал правду. Ты — лучшая версия меня. Впрочем, все гармонично, ведь Гай — худшая версия меня.

— Гай правда хочет заниматься юридическими этими делами. Обвинять ему нравится. А я — нет, я не хочу. Я люблю защищать.

— Так стань адвокатом, — сказал я. — Вот, еще один глупый совет от твоего брата.

Ты сказал:

— Но я хочу чего-то большего, чем это.

И я ответил, что тоже хочу чего-то большего, но не понимаю, чего. И это только значит, что время еще не пришло. Все на свете боги делают тогда, когда следует. Мы долго сидели, обнявшись, пока совершенно не замерзли.

— Ты любишь меня, как в детстве? — спросил ты.

— Еще бы, — ответил я. — У меня много недостатков, которые мешают мне быть хорошим братом. Но я люблю тебя всем сердцем. И я знаю, что у тебя все будет хорошо. Просто знаю и все, с самого детства и вот именно у тебя. Потому что ты прекрасный человек. Хорошие люди долго ждут, но их ожидания вознаграждаются вдвойне.

— Но я тоже ничего не понимаю, — сказал ты.

— А я не знаю ни одного человека, который понимает, — ответил я. — Даже очень-очень старого. Нужно идти туда, куда ведет тебя твое сердце. И если оно ведет тебя к чему-то большему, значит именно ты заслуживаешь большего.

— А твое сердце?

— Оно ведет меня бухать.

В общем, мы пошли в дом, и я остался на ночь, и спал в своей детской комнате. Мне снился Публий, какой-то тяжелый, беспокойный был сон, в котором он говорил мне, что я, во что бы то ни стало, должен оставаться веселым и всех развлечь, хотя мне было грустно.

Проснулся я, впрочем, вполне бодрый и принялся устраивать свою поездку. Нет, подожди, помню еще за завтраком Гай дал мне напутствие в своем обычном стиле. Я все расписывал, каким буду успешным, после обучения у греков.

— Ну полно тебе, — сказала мама. — И здесь хватает греческих учителей.

— Дома им помогают стены, — сказал я. — Это же очевидно.

А Гай пнул меня под столом и сказал:

— Подожди, большой брат, а как же не делать ничего, кроме как ходить в качалочку?

Я засмеялся.

— Ходить в качалочку это труд, тощая мразь!