— Это было давно, — сказал Гай.
— И тем не менее, — ответил я. — Клодий Пульхр меня вдохновляет. Я хочу заниматься политикой, мне нужно соответствующее образование. Конечно, сначала нужно повоевать, а потом уже делать карьеру, но я сначала поучусь, а потом повоюю, да? Какая разница, в каком порядке все делать? Клодий, вот, так и говорит, например.
Мама скривилась, одно упоминание этого имени вызывало у нее зубную боль. И я сказал это не зря, потому что после упоминания Клодия мысль о моем отъезде ее весьма порадовала.
— А где еще учиться ораторскому искусству, как не на его великой родине! — сказал я радостно. — В Греции!
— Все в порядке, — добавил я быстро. — Никаких денег мне не нужно. У Антонии большое приданное! Лучше оно пойдет на мое образование, чем на корм кредиторам.
— Это деньги дядьки, — сказал ты. — Сам знаешь.
— Дядька в изгнании! Хрена лысого он пососет теперь.
Как ты помнишь, к тому времени дядька доигрался и отправился на остров, с которого, как я полагал, он вряд ли выберется.
— Он, между прочим, мудак, — сказал я.
— А ты нет? — спросил меня Гай. — Кстати говоря, а как же Антония?
Я пожал плечами.
— Мы с ней теперь вместе навсегда. Когда я стану успешным, устрою ей роскошную жизнь, не беспокойся.
И все в таком духе. Мама долго молчала. Не от нее зависело, уеду я или нет, но мне не хотелось оставлять маму вот так. Я всеми силами пытался уговорить маму, убедить ее в правильности своих доводов. Наконец, она уступила.
— И ты говоришь, ты не увидишься больше с Клодием Пульхром?
— Думаю, не очень-то он меня любит, — ответил я. — Мне стоит где-нибудь затаиться, а потом все утрясется, поверь. У него в Риме везде свои люди.
Наконец, она кивнула. Я радостно обнял ее и пообещал привезти ей что-нибудь из Греции. Помню из того вечера еще наш разговор с тобой. Я сказал:
— Как сильно изменился дом без меня. Все привели в порядок, надо же.
Ты сказал:
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, Марк.
— Слушай, Клодий — народный трибун, он неприкосновенен, и он меня уничтожит, если захочет, а я не смогу его и пальцем тронуть. Даже сейчас, если он расскажет, что мы тогда подрались, мне конец.
— А он расскажет? — спросил ты взволновано. — Мне не кажется, что Клодий такой человек!
Твое увлечение идеями Клодия тогда еще не разгорелось, однако что-то такое всегда витало в воздухе, признайся, вы были ягодки с одного поля и могли бы ладить куда лучше, чем мы.
— Не думаю, что он скажет, — ответил я. — Но я совершил преступление, ударив народного трибуна.
Ты обнял меня и сказал:
— Мне тебя очень не хватает, правда.