Тут я увидел, что трое молодчиков кого-то там избивают. Естественно, я решил, что великолепный Марк Антоний должен восстановить справедливость.
Скажу сразу: драка была куда менее жестокой, чем я ее представлял, парни оказались совсем молоденькие и быстро струхнули. Я даже удивился. Казалось бы, от этих людей ожидаешь больше пыла, а они даже не попытались меня зарезать, получили пару пинков и бежать. Я сразу понял, что гордиться таким геройским поступком не получится и несколько расстроился, поднял с земли жертву нападения трусишек и спросил:
— Что это за разбойники, если они даже не пытаются тебя зарезать? Куда катится мир?
Жертва произвола принялась яростно утирать от крови разбитый нос. Парень был моим ровесником, может, чуть младше или старше. Он весь дрожал, кровь отхлынула от лица (в смысле, он побледнел, в остальном же — губы и нос у него были разбиты, и крови на нем сверкало достаточно). Вполне миловидное греческое лицо портили очки в роговой оправе с толстыми линзами, за которыми глаза у паренька казались совсем маленькими, похожими на черепашьи.
Он был невысокого роста и тоненький, без долговязости Куриона — низкий ростом и узкий в кости.
— Это не разбойники, — грустно сказал он. — Это мои кузены.
— Да ладно? — спросил я. — У тебя реально нелады с родственниками. Все серьезно.
— Да уж, — сказал он. — Я должен за ними присматривать, а они шляются по борделям. Я решил их застать за этим, а они — дурные мальчишки.
— Печальная история. Можно я буду говорить, что они были в два раза больше, с ножами и хотели тебя ограбить?
Парень слабо засмеялся и кивнул, потом обхватил свою голову и едва не упал, я снова поддержал его.
— Тебе бы полежать, — сказал я. — Как тебя зовут?
Парень представился Архелаем. Знатный грек и сын понтийского военачальника, он учился в той же риторской школе, что и я, только на враждебном мне курсе классической риторики. Сначала я подумал, что он такой же бездельник, но Архелай завершил свою вступительную речь тем, что он, дескать, верховный жрец каппадокийского храма Великой Матери (впоследствии, будучи мужем одной египетской царицы прежде моей египетской царицы, он считался уже сыном правителя, но это — ложь).
— Ух ты, — сказал я.
— Да, — ответил Архелай, поправляя очки и утирая нос рукавом (все его движения были суетливыми и нервными, мельтешащими).
— А сколько тебе лет?
— Двадцать пять.
— Что я делаю со своей жизнью? — спросил я, обращаясь к нему. — Кто-то в двадцать пять уже верховный жрец, а я? Кто я?
— А кто ты? — с любопытством спросил Архелай.