— Вот теперь, — сказал он. — При всем уважении.
Я повторил эту громадную и нелепую конструкцию и добавил:
— Совершенно очевидно, что эта женщина — лишь игрушка в руках вероломных людей. Она сломлена и больше не представляет для тебя опасности.
И это правда. Моя детка всегда говорила, что Береника была глупа, ленива и легкомысленна, сама по себе, без ее хитрой и коварной матери, она мало что из себя представляла.
Я говорил быстро, на этот раз получалось не так здорово, как тогда, в Пелузии. Да и сердце Птолемея ожесточилось к дочери.
— Пощадив ее, ты выкажешь не слабость, а силу. Народ будет почитать тебя за сохранение жизни столь диковинного цветка. Выдай ее замуж, и пусть муж увезет ее куда-нибудь далеко отсюда, удали ее из дворца. В конце концов, она твоя дочь.
— Антоний, — сказал Габиний, почувствовав, что я перегибаю палку. Птолемей сплюнул в золотую чашу, подбородок его затрясся, желтая кожа натянулась на напрягшейся шее. Но я все говорил:
— Сейчас, кроме того, не лучшее время для казни. Приближается ночь, время ужаса, разве твою власть умолит подождать до рассвета и дать ей в последний раз взглянуть на солнечный свет?
Вдруг я почувствовал на себе взгляд Береники. Она легонько улыбалась мне, и я едва подавил в себе желание улыбнуться в ответ. Глупенькая девочка, подумал я, зачем тебе умирать ни за что?
— Разве не поплатилась она уже в достаточной мере проигрышем и позором? — вопрошал я, пока Габиний не рявкнул:
— Антоний!
Я закрыл рот так резко, что зубы клацнули. Но Птолемей вдруг махнул рукой. Розовые белки его глаз увлажнились.
— Он прав, — сказал Птолемей. — Никто не должен умирать ночью. Я хочу, чтобы ее голову мне принесли на рассвете.
Мысленно я добавил: хочу ей позавтракать.
— Что вы стоите?! — крикнул Птолемей. — Увидите эту тварь!
— Отец! — крикнула Береника. — Разреши мне спать в моих покоях! Я не хочу последнего сна в темнице! Мне будет страшно и сыро, я простужусь.
Габиний едва удержался от смеха, а я, напротив, ничуть не позабавился ее дуростью, хотя, казалось бы, меня сложно удержать от смеха в неподходящих ситуациях.
И Птолемей, чувствуя себя, должно быть, очень благородным милостиво махнул рукой, мол, конечно, конечно, все для тебя, доча.
— Ну что ж, — сказал Птолемей. — Вернемся к обсуждению более важных дел.
Беренику уже почти увели, когда она вдруг обернулась, и наши взгляды встретились. Она прикоснулась пальцами к свои губам, но послать мне воздушный поцелуй не успела, исчезла за дверью.
Птолемей удостоил нас чести отужинать с ним и заночевать во дворце.