После всего Береника устроилась у меня на руках и попросила обнять ее покрепче. Я вспомнил Фульвию и ее холодные пятки. Береника сказала:
— Так тепло. А потом станет холодно, как ты думаешь? Что я почувствую.
— Ничего, — сказал я. — Это очень быстрая смерть. Ты не успеешь даже понять, что умираешь.
— Точно-точно?
Я кивнул.
— Ну, я не пробовал. Но умные люди говорят, что так.
— А умные люди пробовали? Нет ведь. Значит, никто не знает, каково это — умирать.
— Есть люди, которые чудом спаслись, почти умерли, но не умерли.
— Почти умерли, но не умерли, — повторила Береника. — Но давай не будем с тобой говорить о грустных вещах. В мире и так очень много печального. Что бы ты сделал, если бы ты завтра умер?
— Провел бы эту ночь в постели с такой прекрасной девушкой как ты.
— Мужчинам легче, — сказала она. — Ты мог бы думать, что мы сделали с тобой ребенка. И осталось продолжение тебя. У меня никогда не было ребенка. Я этого не испытаю. А еще я, представляешь, никогда не была в Антиохии. Там красиво? Говорят, там очень красиво.
— Александрия намного лучше, — сказал я искреннее. — Ты ничего не потеряла.
— И я не пробовала эти маленькие мидийские пирожные из легкого теста, покрытые медовой глазурью.
— Но, уверен, ты пробовала блюда, намного превосходящие их.
— Может, может, не знаю. И я никогда не увижу, как вырастет моя сестра, Клеопатра. Ах, почему я не спросила у мамы, как это — умирать? Хотела бы я знать это сегодня.
Я поцеловал ее в губы.
— Умирать не страшно. Просто думай о хорошем.
— Как если не можешь заснуть? Мамочка всегда говорила мне: если не можешь заснуть, представляй себе море, какое оно синее, и его волны. Я пробовала сделать это сегодня, но мое море бушевало.
Она стала тихонько плакать, и я прижимал Беренику к себе, вдыхая запах ее кожи и целуя ее в висок.
— У тебя такие прекрасные волосы, — сказал я.
— Это пари-и-и-и-ик, — заныла она. — Пари-и-ик!
Я зажал ей рот.
— Тихо, царица, — попросил я. — Дай мне снова тебя поцеловать.
Я прикоснулся губами к ее губам, и Береника вся расслабилась в моих руках. Еще некоторое время мы целовались, и я был готов повторить все снова, с самого, так сказать, начала. Но Береника сказала:
— Теперь уходи. Скоро приведут мою сестру. Я хочу попрощаться с ней, она, моя бедная девочка, теперь остается совсем одна. Папа не считается. И Арсиноя не считается. И братья тоже. Только я люблю эту малышку.
— Уверен, и она тебя любит.
— О, очень, очень любит. Спасибо тебе, Марк Антоний. Ты такой теплый. И я сразу подумала, что у тебя большое достоинство.
— Именно такое, какое и нужно для столь печальных моментов? — спросил я.