Я тер друг о друга руки, пока они не стали равномерно красными. Во сне я все еще ненавидел Клодия за то, что тогда он мне не поверил, и за то, что он был, не поверив мне, совершенно прав. Но я знал уже, что Клодий умрет, и мы не успеем помириться, и от этого я его любил.
У меня часто бывает, что во сне я вижу мертвых и не знаю, что они уже умерли. Часто мне снится Публий, мы с ним разговариваем так, будто он живой, иногда он советует мне что-нибудь. Снится мама, но она чаще молчит. Снитесь вы, конечно, наше детство и все, в чем я был перед вами не прав. Снится Фадия, и мы занимаемся любовью. И так далее, и все подобное тому.
Но Клодий приснился мне с предзнанием, что он уже умер, и передо мной стоит не мой друг, не мой враг, а несуществующий больше человек.
И мне так жаль было надежды его и мечты, пылающий, страстный голос, где они все теперь? Вопрос старый, как мир, но, куда денется после смерти, к примеру, Лепид, я догадываюсь. Будет тенью бродить и ничего-то более, почти как в жизни. А куда мог деться Клодий с его безмерной страстью к жизни, контрастностью, безумием, терзавшим его, подобно злобному псу. Куда он делся, если редко говорил и все чаще кричал, если люди ему не нравились, но он любил их, если ненавидел меня так, что готов был убить? Может исчезнуть что-то незначительное или просто хрупкое. К примеру, разве удивительно, что исчезла Фадия? Она и с самого начала только одной ногой стояла в этом мире, а другой был там, где все иначе.
Но Клодий, нет, Клодия нужно было с мясом вырывать из этого мира. В то, что он мертв, долго не верилось. И долго не понималось, как вообще это человеческое, не слишком внушительное тело могло выдерживать то, что теперь ушло оттуда и навсегда замолчало. Как в нем умещалась его злая энергия?
Как ты понимаешь, милый друг, я расскажу о смерти Клодия. Не для того, чтобы вспомнить очередные чудные мгновения, в которых я идиот. Скорее уж, для того, чтобы все-таки понять, как получилось так, что он умер. Если и знал я людей, подобных Ромулу, которых вместо традиционной для человечества смерти стоило в вихре забрать на небо, то да — это Клодий.
Но с Клодием все случилось так же, как и со всеми прочими людьми. Те же муки, та же смерть, та же пустая оболочка, про которую только недоумеваешь: ну как так, и всего лишь это — красавчик Клодий?
Ну, да я заговорился.
Габиния отозвали из Сирии, и первое, что было ему вменено на суде — наше с ним египетское приключение. Вышло крайне досадно. Габиний ни словом не выдал мою причастность, тем более, что Птолемей обломался выдать все сумму одним махом (оказалось, он на грани банкротства), и я ничего не получил, да и Габинию достались какие-то крохи, всей этой истории не стоившие.