— Никому ни слова, — сказал он, широко и хищно улыбнувшись. — Понял меня?
Я молчал. Просто не знал, что сказать. Милый друг, такой казус случился со мной едва ли не впервые.
— На случай, если ты больше не захочешь меня видеть, должен сказать тебе то, что и хотел, — рассмеялся дядька. Только теперь я понял, какой он пьяный. Просто мертвецки: едва стоял на ногах. Но, как и на меня, это состояние всегда нападало на дядьку внезапно и решительно, без предупреждения.
— Мало быть забавным, чтобы нравиться людям. Тебя должны любить. Господин лишь тот, кого любит весь мир. Женщины должны желать тебя, как любовника, а мужчины должны видеть в тебе отца или старшего брата, который защитит их ото всех невзгод. Мужчины должны становиться младше рядом с тобой, а женщины моложе. Вот и все.
Дядька сказал это с какой-то тайной горечью, мы были очень похожи во всем, кроме одного — он не умел нравиться.
Я сказал:
— Спасибо за совет, дядя.
И со всей силы наступил ему на ногу. Дядька ударил меня по лицу, и тогда я укусил его за руку, вспомнив, что Антониям полагается улыбаться смешно и кусаться больно. Я вцепился в него так сильно, что почувствовал вкус крови — не то своей (он разбил мне нос), не то его. Дядька взвыл, и мама кинулась к нам.
— Гай, пожалуйста!
Я вцепился ему в запястье, туда, где билась жилка. Конечно, Луций, я подумал, что он двинет мне еще разок, но дядька вдруг погладил меня по голове так нежно, что я его отпустил.
— Видишь? — спросил он, вытер о тогу руку в нашей крови и моей слюне и вышел. Мама бросилась ко мне и стала вытирать мне нос, как маленькому.
— Это я сделал, — сказал я гнусаво.
— Что?
— Я позвал его. Я думал, он поможет тебе. Я думал, ты хочешь убить меня.
Мама встала передо мной на колени и сказала:
— О Юнона, как я могла поступить так с моим ребенком? Ты так испугался, родной мой! Прости меня, если сможешь.
Я утер нос и посмотрел на кровь.
— А, — сказал я, в голове было мутно и от удара дядьки и от вина. — Да все нормально, мамуль!
— Прости меня, родной, — повторяла она. И, знаешь, Луций, думаю, я во всем ошибся, но в то же время я умудрился ее спасти. Стыд и боль той ночи вывели нашу маму из отупения и горечи. Она испугалась, за себя, и за нас, и поняла, что я боялся за нее. Не думаю, что она еще размышляла о самоубийстве. Вся эта история привела в тонус ее жизненные силы. Так что, я вроде и не молодец, а вроде и молодец, как оно чаще всего и бывает со мной.
А ты должен был это знать с самого начала. Ты спросишь, как же я потом общался с дядькой, как любил его?
Очень просто — он все-таки был великолепный мужик, наш дядька, паскуда, но такая прелестная.