— А как вы себе это представляете? Ведь, насколько мне известно, состоите в браке? Или к какой-нибудь вашей подруге пойдём в гости?
— Можно и к подруге! Но мой муж, работающий главным охотоведом государственного пушного хозяйства, на две недели уехал с инспекцией таёжных промыслов. Вот ко мне на квартиру где-то через час и приходи.
И назвала адрес.
Дом, в котором жила Петрова, оказался самым большим в городе — пятиэтажный, с шестью подъездами, покрашенный в светло-розовый цвет, только прошлой осенью сданный в эксплуатацию, ещё не огороженный, но уже с оборудованный детской площадкой со всеми игровыми строениями: песочницами, грибками, горками-катками и т. д. По дороге к нему в заметно сгустившихся сине-фиолетовых сумерках, выше к небу становящихся совершенно чёрными, от чего загорающиеся звёзды казались ещё ярче, ещё выразительней, Анатолия Петровича всё никак не покидала упрямая мысль о том, каким же таким действенным образом он будет ломать себя, неволить свою упрямую, волевую душу Ну, действительно, как?! И вдруг его осенило: “Надо просто, словно хороший артист, сыграть роль любовника, только в спектакле по имени “жизнь”. Если другие люди могут на театральной сцене или на съёмочной площадке перевоплощаться в другой, иной раз даже в чуждый их сознанию образ настолько, что начинаешь верить не только их слезам радости и горя, но и горячим монологам, то почему это не смогу сделать я? Ведь по сути, хороший руководитель в определённой мере тот же актёр, причем самого сложного плана — психологического!
Едва он позвонил, как почти сразу дверь открыла Наталья Константиновна, одетая лишь в китайский шёлковый, настолько прозрачный халат, что сквозь него ясно и потому ещё более волнующе было видно матовое тело и розовые соски полных грудей. Глаза её лучились светом сбывшейся надежды, магнитом притягивали к себе. Не говоря ни слова, лишь порывисто, тяжело дыша, Анатолий Петрович прямо на пол сбросил дублёнку с ондатровой шапкой — и подхватил на свои сильные руки женщину, страстно желавшую его грубой мужской ласки, только успевшую томно охнуть, и ураганным ветром понёс её в спальню. Но роль страстного любовника ему пришлось играть лишь в самом начале импровизированного им самим первого акта сочиняемой в творческой голове пьесы, ибо от того счастья пылкой близости, которое исходило от партнёрши, он неожиданно для себя почувствовал, что, словно солнечная батарея, заряжается желанием сделать её ещё счастливей, ещё удовлетворённей — и становился неутомимым...
Только в понедельник рано утром, когда ещё на улице стояла мёрзлая, густая, почти непроглядная темень, в которой свернувшийся от стужи воздух фосфорно светился, словно рассыпался на миллионы микроскопических искр, он покинул квартиру, ставшую для него на целых двое суток раем не раем, но в любом случае — не адом. Угрызения совести если и отягощали душу, то не настолько сильно, чтобы жалеть, по сути, о предательстве своих устоявшихся принципов по строгому отношению к чужим женщинам. Он даже наивно считал и верил, что за непростое насилие над самим собой заслужил какой-то необычной награды, и если небесам будет угодно, то они рано или поздно, но обязательно хоть как-нибудь вознаградят его.