25
Примерно в половине пятого вечера самолёт, сделав положенный круг над якутской столицей, слегка качнув крыльями, плавно совершил посадку, чиркнув колесами по бетонной взлётной полосе в аэропорту, находящемся в пяти километрах от города. Солнце, скатываясь с голубого небосклона с редкими перистыми облаками, ещё продолжало вовсю озарять северную землю оранжево-золотистыми, тёплыми лучами. Синеватые, лёгкие тени, падающие от ангаров и здания вокзала, значительно удлинились. Воздух был так густо был пропитан острым запахом сгоревшего керосина, что когда Анатолий Петрович с Марией спустились по дюралевому, вручную передвигаемому шаткому трапу на нагревшийся за день шершавый бетон стоянки, то невольно вскинули головы, словно им поднесли, как после сильного угара, нашатырный спирт... Тем не менее, быстро выйдя на привокзальную площадь с разбитым в самом центре тальниковым сквериком, они подошли к припаркованным к бетонному бордюру тротуара такси, с разрешения водителя, мужчины лет сорока, черноволосого, с тёмными жгучими глазами, с орлиным носом, очень похожего на кавказца, сели в переднюю машину. Анатолий Петрович внимательно посмотрел на часы, о чём-то, словно сомневаясь, секунду-другую подумал и ровным голосом сказал жене:
— Слушай, я планировал к министру зайти завтра утром, но поскольку до конца рабочего дня остаётся времени ещё почти час, то не вижу никаких причин, чтобы не сделать этого сегодня! Как ты считаешь?
— Считаю, что ты прав!
— В таком случае, уважаемый водитель, — вежливо сказал Анатолий Петрович таксисту, — будьте так добры, подвезите нас к министерству сельского хозяйства, Адрес его, надеюсь, знаете?!
— Знаю и адрес, и как быстрей доехать!
— Вот и отлично!
Вырулив на полупустое шоссе с бетонным покрытием, машина понеслась в сторону города. Анатолий Петрович, наконец, снова ехал по земле, где родился, пошёл в школу, познал первые, к сожалению, не всегда радужные уроки жизни. От любви к родным местам сердце сладко защемило, как будто в ожидании светлого счастья... Тотчас захотелось восторженно рассказывать Марии о земле, которая вспоила его ледяной водой, закалила характер яростными июльскими зноями и жестокими январскими морозами. Но вдруг он увидел справа, вдалеке, рядом с сопками, очертание военной части, в которой проходил курс молодого бойца, и почему-то сразу память выхватила из армейского прошлого не суровые солдатские будни, наполненные до отказа строевой подготовкой, практическими занятиями с оружием, не благодарность, объявленную на стрельбище перед строем командиром части за меткую стрельбу — все три пули послал в “яблочко”! — не обидный первый наряд вне очереди, полученный за то, что, являясь ротным запевалой, маршируя в столовую, только пел куплеты, что было замечено взводным и расценено как грубое нарушение Устава, а тоненькую книжку Алексея Суркова, которую он взял в библиотеке, и, как ни сильно уставал от ежедневной шестичасовой маршировки на плацу, почитывал урывками, уходя в текст настолько глубоко, что даже не слышал происходящих рядом с ним в казарме разговоров и не замечал действий сослуживцев — ровным счётом ничего! Особенно ему понравились пронзительные стихи о любви, нежно посвящённые возлюбленной Софье Кревс, — “Бьётся в тесной печурке огонь”, — и куплет со строками: