— Представляешь, в этом старом, почерневшем от времени доме родился и вырос мой отец! — восторженно сказал Анатолий Петрович. — Кто в нём живет в настоящее время, я, увы, не знаю! А жаль!.. Но из родни, кому он принадлежал, последней была тётя Маруся. Я тогда ещё даже в школу не ходил. Но всякий раз, когда отец щедрой на морозы да метели зимой на санях-розвальнях, с подбитыми полосовым железом полозьями, а жарким, скорей, даже знойным летом — на двуколке с пружинистыми рессорами отправлялся в Кильдямцы проведать свою старшую сестру, то непременно брал меня с собой. Тётя Маруся ставила старый, ещё царских времён, пузатый медный самовар с рельефно вылитыми медалями и при помощи обыкновенного кирзового сапога распаляла заранее приготовленные угли. Вскоре вода вскипала, и мы с превеликим удовольствием пили свежезаваренный, с коровьим молоком такой вкусный чай, что поныне, как вспомню о нём, так слюнки текут...
— Что ты говоришь! — воскликнула Мария, вскинув свою точёную руку в сторону пятистенка. — Получается, что мы, студенты, на летней практике каждый день ходили на опытные участки мимо дома твоих отца и деда! Знаешь, даже сразу как-то в такое и не верится!..
— Вот как! Но мне же это вдохновенно говорит о том, что наша с тобой встреча словно заранее была предопределена свыше! — сказал восхищённо Анатолий Петрович, чувствуя тепло ладони жены. — Ещё несколько лет назад, когда мы жили за несколько тысяч километров друг от друга, судьбе было угодно, можно сказать, заочно познакомить нас. А потом, неважно, где и когда, но счастливо свести для совместной жизни, лишний раз доказав мою правоту, что мы сейчас совершенно не случайно находимся здесь. И мне сейчас, как никогда, хочется с тобой рядом — плечом к плечу! — не спеша пройти по этому старинному селу, чтобы, дыша воздухом, насквозь пропитанным прошлым, в котором на протяжение целого века жили и умирали мои предки, укрепиться их несгибаемой волей и жизнеутверждающей силой! Понимаешь меня?!
— Понимаю, милый!
И они, не отпуская рук, пошли мимо изб, выстроившихся вдоль узкого, но длинного озера в одну улицу, переживающих второе столетие, рубленных в лапу из сосновых брёвен, звенящих от удара обухом топора или тяжеленной палки, как медный колокол, гулко, протяжно, словно говоря: “Пройдёт ещё не одна сотня лет, а мы всё так же будем стоять на этой суровой якутской земле, приютившей и обогревшей в страшном холоде, на снежных, колючих ветрах наших исконно русских ликом и характером хозяев, не побоявшихся в поисках лучшей жизни за несколько тысяч вёрст от родных мест забраться в таёжную глухомань и жить в ней так, что она со временем стала их второй родиной!”