-Он угрожал мне, - продолжила тихо, - говорил, убьёт родителей, если я не буду делать то, что он скажет. Требовал, чтобы я всем говорила, что Митя утонул. И последние дни до отъезда я пыталась себя заставить поверить в это... Он обещал свободу, но через три месяца объявился снова.
Леха слушал, не сводя глаз. А я фильтровала собственные воспоминания, убирая подробности. К тому моменту я уже сама поверила в сказку о Митиной смерти. Людей было много, оказалось, Витязев вёл дела чуть ли не с половиной города. Я повторяла одну и ту же заученную историю. Верили они или нет, не знаю, но уходили. Ещё был Степан. Впервые я сбилась, глядя на него. Мелькнула мысль: он знает, что я вру. Но Степа ушёл, так ничего и не сказав.
Когда явился Кротов, я открыла дверь на звонок, уверенная: оставшиеся дружки желают знать правду. Основной поток людей уже схлынул. Увидев Кротова, побледнела, попыталась захлопнуть дверь: безуспешно.
-Ты же обещал свободу, - прошептала, чувствуя, как подступают слезы. И снова плакала, пока он истязал мое тело. С этого момента жизнь превратилась в ад. Если тот месяц в доме я знала: каждый день будет пытка, то теперь я только ждала, испуганно шарахаясь от людей, звонков. Снова сбегала, меня возвращали его люди. Он приходил бессистемно, и я подчинялась, открывала дверь, безучастно проходила в комнату, раздевалась и ложилась на кровать. Отключившись, смотрела на потолок или утыкалась в подушку, ожидая конца. А потом он уходил, и я снова ждала. Иногда мелькала мысль: может, убить его? Или себя? Но я была слишком слаба для этого духом, и только надеялась: когда-нибудь он убьёт меня сам.
А потом Кротов пришёл и заявил, что уезжает навсегда, что я свободна. Я не поверила. В тот вечер он был навеселе, не сильно пьян, но не привычно было видеть его таким. Я стояла, оперевшись на стол, а он говорил, что больше не придёт, и вдруг приблизился, взяв за подбородок, приподнял лицо, заставляя посмотреть в глаза. В этот раз я впервые не увидела в них привычной злобы, жестокие, да, и какие-то... полные боли?
-Если бы ты хоть раз посмотрела на меня так, как на него, - сказал он вдруг, - если бы позволила любить, а не трахать...
Тогда я соотнесла его слова с Митей, но вероятно, речь шла о Лехе. И вдруг испугалась, что он меня сейчас поцелует. Никогда Кротов не целовал меня, никогда не говорил ничего подобного. Мой страх отобразился на лице, потому что в его глаза вернулась злоба. Развернув меня, он стянул мои брюки с трусами, я уткнулась лбом в стол, закрыв глаза. И пока он меня имел, плакала, впервые с того раза, как он пришёл после смерти Мити. Мне казалось: он никогда не уйдёт от меня, это больное чувство. Его ненависть дошла до того предела, что он не может без меня, я нужна ему, как объект, который ее будет впитывать. Насильник стал зависим от своей жертвы. Думаю, это могло быть одной из причин его отъезда тогда. Хотя я могу только предполагать.