Я плакал.
На КП батальона перед штабным вагончиком уже собралось семь дембелей, я был восьмым и последним. Первая весенняя партия первого батальона. На взлетке уже стояла пара вертушек. Проводить нас вышли Скубиев и Востриков.
- Становись, - подал команду комбат.
Майор попрощался за руку с каждым, поблагодарил за службу и подошел ко мне, крайнему в шеренге:
- Ну, давай. Сэмэн. Выпей за нас в Союзе.
У меня снова встал в голе ком. Меня душило:
- А как же вы, тащ майор?
- У меня замена в августе.
Мне не хотелось прощаться со Скубиевым. Хороший он мужик и отличный офицер. Полтора года, от духовенства и до дембеля, прослужил я под чутким руководством моего друга майора Скубиева, и слово "чуткий" - не фигура речи. С живого с меня не слазил майор - школил. Приводил к нормальному бою. Перевоспитать не получилось, но пришла готовность отвечать за свои слова и поступки. Немало для мужчины.
- Простите меня, товарищ майор, - я был сильно взволнован, - За всё, за всё простите!
- Давай, Сэмэн, - Скубиев тоже был взволнован и опечален.
Мы пожали друг другу руки и обнялись. Крепко. Как братья перед долгой разлукой.
Вместе с дембелями в полк летели два шакала - командир второй роты и наш Мандавошка. Странно было лететь не десантом, а в качестве пассажира. Я себя без оружия вообще неуверенно чувствую.
- Давай военный билет, - предложил Августиновский, когда мы приземлились в полку, - Я всё равно в штаб иду, заодно и тебе отметку поставлю.
Подивившись такой душевной доброте нашего Мандавошки я отдал свой военный билет.
Баран третьего года службы!
Потому, что шакал - он и в Африке шакал.
- А теперь, товарищ сержант, следуйте за мной, - приказал замполит.
А что было делать? Солдат - не человек. Без военника - даже не солдат. Послушно следуя за коварным Мандавошкой я прибыл на полковую губу и был заперт в сержантскую камеру без срока отсидки. На моих глазах Мандавошка вручил мой военник начгубу и дал мне характеристику:
- Злостный нарушитель воинской дисциплины. Ночной Полковник. Беда всего батальона. Комбат приказал его на месяц, до следующей колонны под арест посадить.
- Будет сидеть, - кивнул головой начгуб.
Этого начгуба я не знал, видно, он недавно в полку. Старший прапорщик. Казах. Не земляк.
Нисколько я не был удивлен тем, что вместо Советского Союза попал на губу. Все дембеля нашей первой роты стараниями замполита Мандавошки увольняются исключительно с губы, так чем я лучше остальных? Я бы выглядел белой вороной и любимчиком комбата, если бы просто приехал в полк и без затей уехал в Союз на следующий же день. Моя служба, так несуразно начавшись, не могла окончиться большим почетом. Пожалуй, губа - не самое худшее ее окончание.