Рома опрокинул в себя две мелькающие на дне вишенки и с довольным видом стал их разжевывать, облизываясь, словно довольный кот.
Мимолетно возникнувшее чувство симпатии к этому парню у танцовщицы так же резко трансформировалось в чувство жгучей неприязни к нему, так что она поспешила отойти от него подальше и продолжить свою работу в другом конце бара. Там, где сидел другой брюнет, тоже недовольно поглядывающий на этого грубияна в позе эстета. Несмотря ни на что свои чаевые девушка упускать не собиралась.
Рома видел все это, но не знал того, что в тот самый вечер танцовщица ушла домой не одна, а с парнем, который, так же как и она в один миг воспылал к нему антипатией, однажды переросшей в не заглушаемую ничем ненависть и желание доказать собственное над ним превосходство.
Я лежала на своей постели лицом к потолку и каждые несколько секунд подбрасывала свою любимую желтую подушку вверх. Я не знала, чего пыталась добиться этим занятием, но продолжала это делать, бесстрастно глядя перед собой и почти наяву слыша навязчивую музыку, которую разучила на днях для одного из следующих выступлений. Думаю, если бы я закрыла глаза и перестала совершать свои хаотичные движения, стремящиеся попасть в нужный ритм, то могла бы уснуть и увидеть довольно интересные сны, потому как мелодия была с небольшой ноткой наркомании и сумасшествия, как и все происходящее в последнее время в моей жизни.
Полуденное солнце светило своими яркими лучиками в мое окно, заставляя все же думать только лишь о хорошем. Отбрасывать в сторону, к примеру, то, что с Виленой я так и не поговорила, а с родителями контакта все еще не наладила. Скорее даже наоборот. Отношения между нами перешли в крайнюю степень конфронтации – игнорирование. Не помню, чтобы подобное происходило раньше. На меня кричали – это да. Мне кидали в спину упреки – конечно. Меня ругали за малейшую оплошность – и такое тоже было. Но чтобы вот так махнуть на меня рукой и решить, что я все же пропащая и совершенно неблагодарная… такого точно никогда не случалось. Разве что может быть очень давно в детстве, о котором я уже даже стала забывать.
Папа, правда, пытался сглаживать углы, и я видела, как он смотрит на меня временами. Я всегда знала, что в глубине души он никогда не хотел держать меня в такой строгости. Он не тот человек, хоть и работает в органах правопорядка и должен быть жестким. В нашем доме мама строила всех. И даже отца – офицера, с довольно высоким званием и стажем службы.
Один только Артур, продолжающий отлеживать бока в больнице с какой-то обостренной формой язвы желудка, как и всегда, оставался для мамочки идеальным ребенком. По нему я, кстати говоря, даже успела соскучиться и думала насчет того, чтобы заглянуть на досуге в больницу, на которую он жаловался при каждом звонке.