Это была сцена-назидание. И для города, и, видимо, для самой Марлен.
Марлен больше не пыталась ни о чем просить, разжалобить. Доган знал, как для неё было важно спасти брата, она ему рассказала. Не все рассказала, но достаточно, чтобы Доган понял.
Из-под квадратных очков по щекам скатывались слезы, но она не предпринимала попыток их вытереть. Положила руки на подлокотники, сжала кулаки, и смотрела.
А Доган смотрел на Марлен, и то, что он видел, ему на нравилось. Ящерр привык видеть в земных людях покорных созданий, не склонных к глубоким семейным привязанностям. Он начал подозревать, что всё намного серьезнее, лишь когда увидел её перекошенное от боли лицо. Нет, не от боли — какой-то животной ярости и печали.
Она смотрела, как ящерры достают оружие, как замахиваются хвостами. Острый звук рассекаемого воздуха — и головы пленников падают на землю. Горячий песок принимается сразу же впитывать кровь.
Мешки на горячем песке… без них этот песок бы, наверное, начал обжигать саму кожу, щеки. Но разве мертвецам есть дело до собственной кожи?
Душа выла, душа просилась прочь, а ящерр смотрел на неё, на свою гонщицу, пытался её понять.
Понимал ли он, что именно в тот момент совершал самую большую ошибку в своей жизни?
Догадывался ли, какую плату взымает судьба за подобную шутки?
Нет, он не мог об этом знать.
Лисица не плакала, когда он усадил её в свое авто, и привез обратно в Экталь. Когда раздевал её в спальне — не смотрела на ящерра. Мозг лисицы просто не справлялся с мыслью, что её брат действительно мертв.
Марлен не до конца понимала, что происходит с её телом, ведь всё самое важное происходило глубоко внутри её тела, в сознании.
Она тщательно перебирала собственные воспоминания, тасовала их как колоду карт. Это было неправильно: вспоминать Та-Расса, зная, что его убил человек, который вроде как в неё влюблен.
Вспоминать Та-Расса — это как острым ножом, собственными руками, резать себе глаза.
… Марлен была очень дружна с братом, вплоть до одиннадцати лет. Потом её отдали в гонщицы, и каждая встреча с родителями, Та-Рассом, была на вес золота.
Марлен приходила домой из Штольни изредка — иногда побитая девочками-соперницами, иногда тренером, иногда просто вымотанная, как собака. Садилась на своей маленькой кровати, и тихо скулила. Родители её старались какое-то время не беспокоить, давали возможность выплакаться, и лишь к вечеру приносили какое-нибудь угощение, что-то вредное, запрещенное в Штольне.
Та-Расс всегда приходил первым. Он усаживался рядом и гладил её по голове. Как же Марлен любила своего братика, как гордилась им! Он умел её успокоить, знал, когда нужно промолчать, а когда — время для шутки.