Роза Дашваара

Изнутри ошейник обит мягкой кожей, чтобы не натереть шею.

— Вставай! Светлые энке хотят посмотреть на тебя.

Слушаться обязательно.

Я пыталась встать, но у меня отчаянно дрожали ноги. И кроме ошейника — на мне совсем ничего.

Светлые энке разглядывали, прицениваясь. То, что я споткнулась — нехорошо, сразу упала в цене. Если мне повезет…

Палка ткнулась в поясницу — не больно, но настойчиво.

«Если тебе повезет, — сказала утром илан-аджу, — то купят в хороший дом, в большой гарем, где будет много женщин кроме тебя. Ты барга, чужачка, у нас любят таких. Возьмут как диковинку, поиграют с тобой разок другой, и оставят в покое. Будут кормить, поить, одевать. Что еще нужно? Так что постарайся понравиться».

Если не повезет — купят в солдатский бордель, там диковинки тоже любят.

От ужаса темнело в глазах, в ушах звон…

Еще меньше недели назад я сдала философию на пятерку, закрыла сессию, возвращалась домой, планировала махнуть на дачу на выходные…

А теперь меня оценивают светлые энке.

«Улыбайся им, — сказала илан-аджу, — покажи себя. Они любят играть с такими, чтоб не на женщину была похожа, а на мотылька, чтоб ручки тоненькие, ножки тоненькие, грудь — то ли есть, то ли нет, словно у мальчика. Некоторые и берут как мальчиков, чтобы в попку… а попка у тебя хорошая, мягенькая…»

Меня трясет.

— Повернись!

Дернули за цепь на ошейнике, потянули, заставили пройтись … У меня от всего этого темнеет в глазах.

— Что-то сильно тоща. Не больная? — презрительно скривился один. — Пусть зубы покажет.

Толстый, лоснящийся, в шелковой чалме, все пальцы в перстнях. Это он из «хорошего дома»? Тогда у меня мало шансов… Я ему не нравлюсь. Боже, до чего я дошла? Хочу, чтобы меня купил кто-то поприличнее. Отчаянье? А то вон тот, в черном, с обветренным морщинистым лицом, еще уведет меня в какое-нибудь страшное место…

Отчаянье.

И у меня смотрят зубы, умело надавив на челюсть, потому что я сама разжать не могу, зубы сводит от страха. Разглядывают, щупают. Потные горячие пальцы гладят меня по бедру.

— Десять деге, — объявляют цену.

У меня звенит в ушах, слова отдаются эхом, двоятся… Мне сказали — это пройдет, нужно привыкнуть. Еще вчера я не понимала ни слова, а потом мне в шею, у самого затылка, вбили какой-то гвоздь… нет, я так и не поняла, что это было, то ли чип, то ли местная магия, но теперь я понимаю, что они говорят. Только голова раскалывается.

Скорей бы закончилось… от жары и страха мутит и сводит живот.

Но они и не думают торопиться.

— Одиннадцать, — лениво говорит толстый, тот, что в чалме и перстнях.