— Двенадцать, — так же вяло соглашается другой, в красном халате.
— За нее и десять много, — кривится толстый.
Только что, передо мной, он купил темненькую упрямую южанку за две сотни. Та брыкалась и злобно скалила зубы, но не смущалась ни капли, стояла, гордо выпрямив спину. А я…
— Тринадцать, — говорит человек в подобии серого сюртука, застегнутого на бесчисленные пуговицы до самого подбородка.
— Четырнадцать, — отвечает тот, что в красном халате.
— Я не любитель таких, — толстый качает головой. — Бледна и тоща, помрет еще скоро.
— Пятнадцать, — говорит тот, что в сюртуке.
И тот, что в красном халате отмахивается, показывает: «бери, мне больше не интересно».
— Пятнадцать деге — раз…
Я стояла, пытаясь понять, кем может быть этот серый, и что меня ждет. Вряд ли бордель, уж очень чинно…
— Пятнадцать деге — два!
— Шестнадцать, — словно от сердца отрывая, говорит толстый.
— Двадцать! — говорит в сером сюртуке.
Толстый в перстнях горестно качает головой.
— И что ты будешь с ней делать, Эдан-энке? Ее же ни к какому делу не приспособить? Разве что для личных забав?
Тот молчит, даже взглядом не показывая, что вопрос ему интересен.
Зато, я вдруг понимаю, что черный, морщинистый, смотрит на меня с интересом, у него так нехорошо поблескивают глаза.
— Двадцать деге — раз!
— Сорок пять, — говорит толстый.
Тот, что в красном халате, вдруг не спеша поднимается с места, подходит, обходит меня кругом.
— Сорок шесть, — говорит он, без всякого стеснения протягивает руку, мнет мою грудь, тянет сосок.
И я невольно дергаюсь назад, всхлипываю. Ошейник сжимается на моем горле. До боли, так, что невозможно дышать… потом отпускает. Я дергаться не должна, меня предупреждали. Я должна стоять ровно и улыбаться. Иначе — смерть.
- Сорок семь, — говорит тот, что в сюртуке.
И у меня уже голова идет кругом. Я судорожно хватаю ртом воздух, но кажется, что его нет… так безумно хочется упасть в обморок.
— Да она дикая совсем, малахольная… — толстый цокает, качая головой. — Сорок восемь, только из уважения к светлым энке.
Тот, что в красном халате, подается ближе ко мне и, кажется, принюхивается. Мне даже страшно подумать, что он будет делать дальше.
Слезы текут по щекам.
Я хочу умереть тут на месте, провалиться сквозь землю, исчезнуть. Это ведь не может быть правдой, это страшный сон. Я сейчас проснусь. Я сейчас…
— Пятьсот. И закончим этот балаган.
Я даже не сразу понимаю, кто говорит это. Холодно, сухо, так, что возразить не решается никто. И только потом понимаю, что этот худой и черный, с морщинистым лицом, которого я боялась…