Невыносимо долго.
И все же, среди прочих, она узнает голос Сигваля. По крайней мере, он жив.
Он пил из ее бокала. Отравить пытались ее? Кто? Как… Если бы он не заметил, она была бы уже мертва. Хочется плакать, но нет слез. Только тянущий, парализующий ужас.
Оливия стоит у двери, прислушиваясь, надеясь хоть что-то понять…
Потом уходит, ложится на кровать, согнувшись, обхватив колени руками.
Потом снова встает, к двери… и ходит по спальне кругами.
Невыносимо.
Снова стоит у двери. Там говорят о чем-то, но тише, их меньше, не так много, как сначала.
Как он?
Что теперь будет?
К окну, от окна, на кровать и к двери снова…
Потом разговоры у Сигваля затихают, тихо хлопает входная дверь. И шаги.
К ней.
Поворот ключа.
Сигваль.
Он стоит в дверях, чуть покачиваясь, зеленый такой, что краше в гроб кладут… Но как-то неуловимо, по его взгляду, Оливия понимает, что все позади.
Рывком кидается к нему на шею, обнимает.
— Всё, все ушли, — тихо говорит Сигваль, устало.
— Как ты? — она гладит его по плечам, по спине, едва не плача. — Что это было?
Он него пахнет мылом и всякими снадобьями.
— Все хорошо, — тихо говорит он. — А ты? Испугалась? Прости… не самая удачная брачная ночь.
Он еще смеется… Все позади.
О том, кто пытался отравить и зачем — сейчас говорить не хочется. Потом. Они успеют еще.
— Ничего… Что там было? Яд? Как ты?
— Можно я посижу у тебя? — все так же устало ухмыляясь, говорит Сигваль. — У меня там открыли окна и меняют постель, но все равно еще не все выветрилось. Олаф просто зверь. Во мне не то, что яда, а вообще ничего не осталось, — он фыркает, трет шею сзади. — Хотя сыпанули в вино уж очень щедро, чтоб наверняка… Не бойся. Олаф говорит — теперь надо только поспать, и утром поесть нормально.
— Да, конечно, — словно опомнившись, Оливия пытается тащить его в кровать. — Тебе надо поспать.
Он не дает себя никуда тащить, стоит, только обнимает ее, нежно и с благодарностью.
— Лив, ты очень против, если все супружеские ласки мы оставим до завтра? По крайней мере, до утра, — говорит Сигваль, прижимаясь щекой к ее виску. — А то, боюсь, моих сил сейчас хватит, только чтобы упасть и уснуть.
Он обнимает, левой рукой… и все же, это совсем не так, как обычно. Его пальцы чуть поглаживают ее спину, и в этом… что-то большее. У него даже дыхание меняется. И вдруг хочется спросить, а готов ли Сигваль сам ждать до утра? Хотя куда уж… его ощутимо пошатывает от слабости, какие уж тут ласки.
— А утром ты снова сбежишь, — говорит она. И прикусывает язык.
Она хотела всего лишь сказать, чтобы он не сбегал, побыл с ней подольше. Но вышло так, словно она не хочет ждать.