— Гришка, — я напускаю в голос мёда. — Как дела у тебя? Ты не мог бы вещи мои привезти?
— Лида, — жёстко ответил он. Он словно злорадствует даже. — У тебя же муж есть. Вот пусть он тебе и покупает тряпки.
Я заглянула в морозилку — молока там нет и быть не может. Снова грустно. На полке дорогая смесь, мне, пожалуй, такая тоже не по карману, хотя ради ребёнка можно и напрячься. Соня скоро проснется, поэтому я засунула свои печали подальше и развела смесь.
– Ну и правильно подумал. Иди, возвращай в магазин. Мы с Сонькой домой.
Герман открыл, впустил меня в квартиру, положил ключи на тумбочку и ушёл. Я вошла в комнату. Такое ощущение, что сто лет тут не была — все будто чужое. Захотелось к себе, в ту квартирку, что я выбирала сама, и которая сейчас сдаётся. Там такой договор, что о заселении туда раньше, чем через год, мечтать нечего. Да и ипотека… Пока работать не начну, даже думать не стоит.
Я успокаиваюсь ребёнком. Набираю ей ванну с пузырьками — у меня теперь и детская пена есть. Сонька гулит, собирается есть пену, ей нравится её запах. Я смеюсь и гоню от себя мысли. Вспомнила некстати, что у меня фотография есть: мы с Дунькой — она совсем мелкая, а мне уже лет шесть — сидим в ванной в пене, играем, и столько восторга на наших лицах... Документальное подтверждение тому, что когда-то давно и с ней мы жили душа в душу. Но фотография в одном из альбомов, которые лежат в выброшенных Гришкой коробках. Я держалась весь вечер, а сейчас заплакала. Молча, чтобы дочку не пугать, которая все также шлепала руками по пене.
Вечером мы с дочкой собрались гулять. Я вышла в прихожую — до неё мои руки ещё не добрались. В углу кучей свалено барахло — в том числе пакеты с пуховиком и сапогами. Я скрипнула зубами — все же притащил. Но гулять пойду в кроссовках: это не тапочки, ничего со мной за полчаса не станется. Но кроссовки не находились, и пальто тоже. На вешалке только старые хозяйские вещи, которые я не знаю, куда деть, и все — мужские. Да и не хочется надевать чужое — противно. Я вышла в подъезд, позвонила в соседскую дверь. Должен быть дома, вечер же. Дверь открылась.
Когда силы вернулись ко мне в почти полной мере, я стала гулять по коридору. До конца отделения – стеклянные двери, запертые, лестница, ведущая на свободу, туда, куда мне так хотелось. Медсестра улыбалась. Все они знали, что я сбегу, недорого возьму. И поглядывали за мной краем глаза.
— Да?— спросил Герман. Вид — сама невинность. Только нимба над головой не хватает.
Не говорить же ей, что у меня по сути мужа нет. И изображает он заботу лишь потому, что ему надо зарабатывать очки в идиотском соревновании. И стоит мне вернуться домой, как мы окажемся по разные стороны лестничного коридора. И слышать его голос я буду лишь тогда, когда он поёт в ванной. Хотя, может, иногда, мы будем встречаться возле подъезда…