— Возьми, сколько сможешь съесть.
Я надолго запомнил эти слова. Уже своим детским чутьем я знал, что весят они больше, чем весь виноград разом. Я отщипнул ягоду, чарующую, как кошачий глаз, и посмотрел через нее на солнце — крупные зерна бусинами заиграли внутри. Виноградина с треском лопнула у меня на зубах, вырвавшись изо рта стремительной струйкой сока. Брызнула слюна. Захрустели косточки. Я отправлял в рот ягоду за ягодой, обливаясь пьянящим виноградным сиропом. Я уговаривал себя, что эта ягода уж точно последняя — и тут же оправдывался тем, что могу съесть еще одну. Мои липкие пальцы разжались только тогда, когда я устал жевать. Старуха улыбалась, не прерывая сева. Брат терпеливо стоял на пороге дома, не смея потревожить меня раньше срока. В руках он держал горсти конфет, настоящих, шоколадных, которых я не видал прежде.
— На, держи,— стал он рассовывать их по моим вытянутым карманам. Я пытался противиться, но не мог шевелиться: подбородок и майка были пропитаны виноградным нектаром, и, стоя с растопыренными клейкими пальцами, я чувствовал себя засахаренным истуканом, не способным к сопротивлению.
— Вот, ешь. А своему я уши надеру еще, ты не думай. Заходи — дорогу знаешь.
Снова заблеял баран и с целым шумным семейством вышел проводить меня. Скоро у меня начались рези в животе — и задним умом я догадался, что винограда во мне оказалось все-таки больше, чем я мог съесть…
Так шли мои дни. Меня переобули, заменив прежние коцы другими, снятыми с брата постарше, которого, в свой черед, переобули точно таким же образом. Так невзначай намекало о себе время. Случалось, над кишлаком тучей зависала угроза. Слух доносил, что идут люли. Тогда детям строго приказывали прятаться по домам.
— А то люли заберут вас.
До последней курицы пересчитывали киргизы свое хозяйство. Кишлак вымирал на время. Даже собаки затихали. Я один выбегал наружу, жадно всасывая пустоту улиц. Я старался не думать о том, что люли избавились от меня, чтобы забыть обо мне навсегда. Я искал их, как на чужбине ищут своих. Я ждал их отовсюду, откуда только дул ветер. Но люли проходили стороной.
И было утро, когда я проснулся раньше обыкновенного. В глубине юрты тихо, чтобы не разбудить детей, Алиш и Айя переговаривались о чем-то. Я не слышал их слов, но с уверенностью мог бы сказать, что разговор шел обо мне. От этого-то я и проснулся. Пищу готовили в то утро почему-то особенную, праздничную. Запах стряпни растекался от очага все настойчивее и гуще, радостно проникая во все щели, даже под одеяло. Наконец я стал разбирать некоторые обрывки речи, в которой не было ничего необычного, если бы не слово