Яблонский усмехается и дает задний ход. Да и кто в твердом уме и в трезвой памяти решиться выступить против майора Кондратьева? Особенно, когда у него такое вот лицо, как сейчас.
— Маш! У тебя все в порядке? А то смотрю машина какая-то возле дома стоит…
Но самое скверное, что чем больше я трезвею, тем меньше мне хочется, чтобы события развивались по задуманному Яблонским сценарию. Пошло это. Пошло и как-то… неправильно, нечестно, грязно.
— Вот, смотри.
— Угу.
— Да там какие-то темные совсем дела оказались. Ну, с этими тремя бандюганами, которые тогда у Сереги в доме пострелять надумали. Связались с Интерполом. Все трое из одной группировки. Работают, соответственно, на одного человека. Известен он очень хорошо. В первую очередь, как один из самых крупных в Италии торговцев наркотиками. Вот только зацепить его, как водится, не удается никаким образом.
— В кольцевых гонках баб нет. Лучше вы, мужики, во сто крат. А вот в кроссе… В кроссе и наравне с вами в общих заездах участвуем, и отдельные, чисто женские соревнования проводятся.
— До завтра, Маш. Помнишь? На два назначено собрание трудового коллектива, последнее перед выездом на натуру.
Невольно смеюсь, когда Федька изображает Егора — смыкает большой и указательный пальцы на обоих руках и приставляет их наподобие очков к собственным глазам, которые при этом почему-то вытаращивает.
— Пригласили вот в кино, консультантом. Я никогда не рассказывала, но в своей прошлой жизни, до того, как сломала себе позвоночник, я занималась мотогонками.
Не могу удержаться:
— Звони, если что.
— Точняк! Прямо в дырочку! Он и есть.
Смеется. Хороший у него смех. Задорный и открытый. Не хихикает, а именно хохочет. У меня начинает звонить телефон. Ксюха.
— Федь… Вы с Анной… Ты даже не представляешь…
— Как скажешь, Маш, хотя я… Ну ладно. Попозже мы с тобой… Так я что? Я ведь еще и с Анной успел все обсудить, так что это теперь не только моя личная инициатива, а, можно сказать, наш общий, семейный подряд. Короче, мы с Анькой тебе денег ходим дать, чтобы ты свою школу танцев могла организовать. В дело, стало быть, вложить. А то чего они у нас лежат пылятся?
— Конечно. Как там перекрытия?
— Что думает, то и делает. А в свободное от этого всего время русскому языку ее учит.
— Ну… Я тебя, короче, предупреждала.
Попиваю великолепное «грандкрюшное» винцо, заедаю каким-то причудливо изготовленным и не менее причудливо поданным мясом. Смотрю на красивого и даже в какой-то степени знаменитого мужчину напротив, который разливается соловьем, прилагая всяческие усилия к тому, чтобы вечер в ресторане плавно перерос в ночь в его холостяцком флэте. Чем не жизнь?