Санни и Мак, уже одетые, сидят за кухонным столом и просматривают заголовки новостей на планшете с разбитым экраном.
– Доброе утро, – жизнерадостно произносит Санни, – как спала?
– Как убитая.
– Отлично, – говорит она, встает и обходит кухонную стойку. – Как насчет немного подкрепиться?
– Если можно. Я голодна как волк.
– У тебя ведь не появилась аллергия на яйца или свинину, правда? – косит на меня глазами Мак.
– Пока никто не готовит мне что-нибудь из креветок, я в полном порядке.
– Тьфу ты! – произносит Мак в приступе притворного отчаяния. – Неужели я до конца жизни не смогу загладить свою вину?
– Тухлые креветки, – весело кричит нам Санни, маяча по ту сторону плиты.
Я протяжно вздыхаю и усаживаюсь рядом с Мак:
– Как же мне вас не хватало.
– Нам тебя тоже, – заверяет она меня, толкая плечом.
Санни ставит передо мной тарелку с яичницей, беконом и тостами, я наливаю себе кофе из стоящего на столе кофейника и спрашиваю:
– От Леннона сегодня утром сообщений не было?
В моем голосе слышится надежда. За ночь я зарядила телефон, но он мне ничего не присылал.
Мак поднимает чашку с кофе:
– Авани обещала прислать эсэмэску, когда они будут уезжать. Я попросила ее передать ему, что ты у нас.
Ее слова меня радуют, но я чувствую себя потерянной и изолированной от него. Когда оказываешься на другом конце провода неработающего телефона, возникает странное ощущение. Когда на связь не могли выйти со мной, мне было лучше.
Не уверена, что причиной всему цивилизация, но теперь, когда я оказалась здесь, ко мне вернулась щемящая необходимость постоянно находиться с ним в контакте. Если Леннона нет рядом, ему хотя бы нужно отправить эсэмэску.
Преодолевая желание без конца проверять и перепроверять телефон, я вместо этого отвечаю на вопросы Санни и Мак о походе. Они пытливо расспрашивают меня, я о многом им рассказываю… но не обо всем. У меня такое ощущение, что им прекрасно известно, чем мы с Ленноном занимались в лесу; они без конца улыбаются, от чего я немного смущаюсь и останавливаюсь не столько на секс-расслабухе, сколько на тех моментах, когда вопрос стоял о жизни и смерти. Когда я описываю им грозу, в дверь звонят. Санни идет открыть, несколько мгновений с кем-то говорит, потом негромко просит меня выйти в коридор.
– Это тебя, – шепчет она.
Я смотрю через коридор на приоткрытую парадную дверь:
– Это мама?
Санни качает головой:
– Иди. Все будет хорошо. Если понадобимся, знай, мы рядом.
Я в страхе тащусь к двери и открываю ее. Лицо, которое взирает на меня, знакомо, хотя увидеть его я не ожидала: привлекательный кореец лет пятидесяти, с короткими волосами, седыми на висках и черными на затылке.