Иван взглянул на нее печально, мягко коснулся щеки молодой женщины… А потом высвободил руку из ее ледяных пальцев и отошел прочь. Да так и остался стоять спиной к Михаилу и Александре.
— Оставьте, господин Орлов. Вы же не глупый человек и прекрасно понимаете, что ради удовлетворения моих мстительных поползновений, в которых вы, судя по всему, пытаетесь меня обвинить, никто из этих людей, — Чемесов ткнул пальцем в уставленный самыми высокими подписями листок ордера на обыск, — не стал бы вылезать из теплой постели. А посему…
— Да понимаешь… В общем, все по порядку. В восемь утра дежурный врач осмотрел Олега — он был очень плох. В девять сюда приехал я и еще несколько медиков, чтобы провести консилиум. И представь себе — мы все вместе входим в палату Иевлева и обнаруживаем его в фантастически, просто-таки чудесно улучшившемся состоянии, а на полу возле кровати Александру Павловну в глубоком обмороке.
— Что это? — удивился Иван, принимая книжку.
Иван обернулся, и глаз его сверкнул. Может, это были слезы, а может, уже не сдерживаемый гнев.
Мужчины замерли, испепеляя друг друга гневными взглядами.
— Мне сказали, Иван Димитриевич здесь. Что-то случилось?
— Но зачем?
— А посему я хотел бы все-таки узнать, в связи с чем все это происходит?
— Я не застал ее… А почему ты спрашиваешь? — Иван почувствовал, как холодок недоброго предчувствия пробежал вдоль позвоночника, покрыв мурашками кожу спины.
До чего чудно! Иван никак не мог представить себе заносчивую генеральшу молодой, потерявшей голову настолько, что, забыв приличия и всяческую осторожность, понесла от своего любовника при живом-то муже… Она, должно быть, прожила далеко не самую счастливую жизнь.
— Да кто ж его знает, деточка? Полиции полон дом. Всюду лезут. Копаются в вещах, даже дрова на кухне перебрали, чтоб им пусто было! И этот одноглазый черт тут. Опять пальто не снял.
— Господин Чемесов! — он попытался подняться с дивана, на котором сидел, но два дюжих полицейских, стоявших по бокам от него, помешали этому, почти синхронно положив руки на его плечи. — Господин Чемесов! Это какое-то нелепое, совершенно дикое недоразумение! Эти вещи, которые мне предъявили — не мои! Таня вам скажет то же самое.
Никита Быстрицкий, а с ним еще несколько известных врачей, которых он пригласил, чтобы они осмотрели пациента, провели консилиум и выбрали наиболее оптимальные способы лечения, если что-либо вообще было способно помочь несчастному, направляясь к его палате.
— Нужны, Иван Димитриевич. И сейчас вы поймете почему. После одного из этих своих походов Илья вернулся домой поздно, какой-то подавленный, растерянный. Я попыталась узнать, в чем дело, но он лишь отмахнулся от моих расспросов. Только некоторое время спустя он признался, что в тот вечер стал невольным свидетелем убийства. Сначала он был так потрясен и растерян, что ему, наверно, и в голову не пришло, что нужно обо всем сообщить в полицию. Потом, когда уже пришел в себя, то решил, что время упущено, и теперь вполне вероятно именно на него падут подозрения в этом преступлении. А когда от моей мамы узнал, что убитый был скверным человеком и вполне заслужил такой бесславный конец, и вовсе пришел к выводу, что не имеет морального права доносить на того, кто, в общем-то, совершил благое дело. Илья считал, что убийца не может быть наказан судом человеческим, а только божьим. Только наедине со своей совестью он должен решить для себя, как ему жить с грузом такого страшного преступления дальше. Не смейтесь, пожалуйста, но таков уж у меня брат. В общем, сколько я его ни уговаривала, он наотрез отказался идти к властям, зато тайком от меня начал писать анонимные письма. Я случайно увидела одно из них. Илья объяснился — дескать, хотел подтолкнуть того человека к признанию, вот и угрожал разоблачением. Это не был шантаж, потому, что он ничего не требовал, просто напоминал, что о совершенном преступлении известно и другому лицу… Как вы, наверно, уже поняли, он видел, как убили графа Василия Орлова, и главное — узнал убийцу.