— Я тоже так думаю.
Иван задумался.
— Вы говорите по-французски? — вдруг изумленно поинтересовалась генеральша Коноплева.
Миша уже давно ушел, и Александра как раз переодевалась к приходу гостей, когда слуга доложил, что внизу ее ждут… Она взглянула на часы — до назначенного Коноплевой времени оставалось еще больше получаса. Удивленная, она, тем не менее, заторопилась. В последний раз взглянув на себя в зеркало, графиня спустилась в гостиную, но там никого не было. Она позвонила и недоуменно поинтересовалась у вошедшего лакея, зачем ее звали, если еще никто не пришел. На что малый с поклоном сообщил: визитер отказался пройти в дом и ожидает госпожу графиню в передней. Удивленная и даже немного испуганная, Александра поспешила следом за ним.
— Собирайся, Ванюша. Начальство вызывает.
— Как гостилось?
Олега Иевлева нашел поздний прохожий на углу Ордынки и Климентовского переулка.
Порой Александре так не хватало Земфиры, старой мудрой цыганки, которая неизвестно когда и по какой причине не ушла с табором, а осталась в маленьком поместье Павла Румянцева. Цыганка сумела бы растолковать молодой женщине ее муторный сон, как когда-то смогла увидеть и выпестовать в маленькой Саше ее необычный дар врачевания. Научила не бояться его, пользоваться им во благо, а не во вред другим и в первую очередь самой девочке.
— Да.
— Не-ет, — Миша задумчиво качнул головой. — Меня били с ленцой. Совсем не для того, чтобы убить, а просто попугать. Это точно. Но постой! Что же это выходит? В полиции теперь ведь наверняка свяжут оба эти преступления с убийством Василия… — юноша поднял на сестру серьезные, обеспокоенные глаза.
Иевлев сидел, привалившись спиной к стене дома, и в груди его торчал нож. Этот небольшой складной ножик знали многие — Олег всегда носил его с собой в кармане. Ранение, нанесенное им, отнюдь не было смертельным, да, собственно, и не могло быть — нож для этого был слишком мал. Но в этом-то и заключалось самое страшное.
— Да. Больше месяца дома не был.
— Прости! Спасибо, Никита, — Чемесов спрятал в ладони лицо, постоял так, а потом, словно смахнув с него невидимую паутину боли, вины, переживаний, бесстрастно взглянул на друга. — Если будут какие-то известия о состоянии Олега, меня можно будет найти в особняке графини Орловой, а позднее — на службе. Не обессудь, что доставил тебе…
— Ничего, дружище! Меня уж в этом никто не сможет упрекнуть.
Это выглядело такой изощренной, а главное ненужной жестокостью, высокомерным презрением к чужой жизни, что повидавший всякое Иван почувствовал, что его замутило. Еще хуже ему стало, когда Кошкарев продолжил рассказ. Врач, осматривавший Олега там, на улице, осторожно перевернув его тело на бок, обнаружил на затылке большую рваную рану. Сквозь кровавую кашу из раздробленных костей, слипшихся волос, плоти было видно серое вещество мозга… Удар, судя по всему, нанесли чем-то вроде кочерги, железного прута или лома. И с ужасающей силой.