— Вот и чудненько. Теперь иди. Я пришлю за тобой ближе к вечеру в «Белую Сову». Уж постарайся оказаться на месте.
— Подождите, давайте по порядку, — Инхир чуть поморщился. — Начнем с того, как зовут вас?
— Точи…
— Еще одна угроза, и я запру тебя в подземельях, — сквозь зубы процедил Гамель. Его синие глаза опасно потемнели, а губы сжались в тонкую ниточку. Инхир чувствовал, что его нервы на пределе, и если этот сосунок будет продолжать проявлять характер, то он окончательно взорвется.
Существо замерло, словно раздумывая, что делать с услышанным, а затем его губы искривила плотоядная улыбка. Обе головы улыбались, словно предвкушая нечто интересное, а выцветшие глаза одной из них слепо пялились на испуганное лицо Корше.
Тем временем в небольшом двухэтажном доме, расположенном на периферии города, худощавый юноша по имени Корше проснулся и осторожно приоткрыл глаза. Первое, что он почувствовал, сделав осознанный вздох, была боль. Казалось, тяжелая кувалда ударила его по груди, отчего ребра вдруг начали трескаться, а затем боль моментально распространилась на лицо, концентрируясь в области носа, нырнула в рот, вонзаясь в десны, и ковырнула в животе, куда угодил тяжелый кулак Орана Иклива.
— У меня все болит, — выдавил из себя Корше, все еще не сводя с Точи настороженного взгляда. — Можно ли как-то прекратить это?
— Какая разница?
Но о подвигах своего сына Дагль Иклив не был наслышан хотя бы по той причине, что избитых настолько запугивали, что те боялись даже заикаться о случившемся. Они говорили, что лиц нападающих не видели, потому что либо потеряли сознание, либо им на голову нацепили мешок. Тем не менее Дагль не мог время от времени не замечать разбитые костяшки сына, и осторожная догадка проскальзывала в его мыслях. Но он тут же отбрасывал ее прочь, словно дохлую крысу. Его замечательного сильного мальчика заприметил сам Инхир Гамель, который пообещал, что однажды возьмет Орана к себе в приемники и сделает начальником стражи. Таким образом мальчик попросту не может делать то, в чем его так подло подозревает собственный отец.
— Убирайся из этого города, — произнес холодный голос, от которого по телу Корше побежали мурашки. — Убирайся сразу же, как выйдешь за эту дверь, и начни наконец жить, пока еще можешь…
На лице Гимиро отчетливо отразилось недоверие, и он с сомнением переспросил:
— Я могу сломать тебе шею.
«Тригор… Торик… Тогар…» — имена копошились в памяти, словно черви, и, когда существо направилось к постели Корше, юношу внезапно охватила паника. Ему казалось, что он буквально кожей чувствует ненависть, исходящую от этого человека, и, когда двухголовый протянул к его шее жилистую руку с черными обломанными ногтями, с пересохших губ Корше сорвалось имя: