– Не спрашивай. Просто пойдем со мной.
– Не все. Еще его картина.
– Просто я ненавижу одинокие субботы. Особенно вечера.
Он взял ее за руку и повел наверх, в свою спальню.
– Не льсти себе. Я мало чего боюсь, и тебе это известно, – она сверлила его взглядом.
– Давно хочу спросить. Ты не думал скорректировать их форму? Чтобы не бросались так в глаза. Не обижайся, выглядит хорошо и даже броско, но отвлекает на себя внимание.
– Я знаю, чего хочу. Вопрос только в том, со мной ты или нет.
Не успел он возразить, как Кристина уже встала и направилась к двери. Быстро обувшись и набросив пальто, она стала открывать входную дверь, но Герман, до этого молча наблюдавший за ней, перехватил ее руку у запястья и спросил:
– Мне, действительно, многое позволено. И ты ошибаешься, моя радость. Из нас двоих ты не в том положении. Потому что именно ты ищешь правду, но сама еще не знаешь, на что нарываешься.
– Не боюсь!
– Искупления?
Герман щелкнул пальцами.
– Герман, а ты уверен, что хочешь именно этого?
Свист, щелчок. Его вскрик громче и снова «хватит», которое она уже не слышала, не понимала.
– Не отвлекаю?
– Он хочет забрать с собой мой портрет?
По всему телу Кристины от этих слов пробежала волна сладкой дрожи, а в груди появилось чувство полета, словно она спрыгивает с качелей в детстве.
Кристина слегка удивилась.
– Я тебе не котенок!
Она надеялась, что ей послышалось, хотя понимала, что такое невозможно. И следующие слова Германа это подтвердили.
– Так это да или нет?
– Жаль. Я надеялась помочь тебе, когда давала его номер.
От этих, последних слов Кристина вскинулась, сама не своя. Она подхватила с пола оброненный перочинный нож и вплотную приблизилась к мужчине, распростертому на кровати.
Она взяла ее, но все еще с некоторым сомнением.
– О, блестяще! Пытаешься догнать отца по уровню роскоши?
– Ты извинишься и возьмешь свои слова назад. Слышишь?
Кристина считала картину слишком яркой и к тому же несущей тяжелую память. Потому была даже рада, что эта вещь вскоре покинет дом.
По спине Кристина побежали мурашки, пробираясь сладкой дрожью к самому позвоночнику. До этого момента она сама себе боялась признаваться в том, как сильно скучала по Герману. Когда он вот так касался ее, все их сложности отходили на второй план. Этот мужчина был великолепен и поглощал ее целиком, как черный бархат поглощает свет. Только он один мог доставить ей максимальное удовольствие, не прикладывая к этому, казалось, особых усилий. Словно они двое просто были заточены друг под друга, совпадали, как две ладони, сплетенные вместе.