— Из книжки. Один дворянчик написал. Да ты остынь, Иван, его ещё сто лет назад убили.
Подколодный успокоился:
— Хотел, как лучше для тебя сделать. Извини.
— Ничего, бывает. Прощай, товарищ Подколодный.
— Прощай, господин подъесаул.
В кельи Андрей положил узелок на стол.
— Помяните — сказал просто, как об обыденном, сел на свои нары, свернул цигарку, закурил.
— А вы, почему не ели, Андрей Кондратьевич? — спросил Юрий Колесов.
— Зачем? Это вам силы нужны, мне уже не надо. Умереть можно и на голодный желудок. Да мне и не хочется.
— Это понятно — сказал Илья Романов.
— Да, вот такие вот белые платочки переживут лихую годину и сохранят веру православную, — глядя на узелок, сказал отец Глеб, — благослови и укрепи, Господи, жён наших. Причаститься тебе надо и исповедоваться, раб Божий Андрей.
— У тебя есть вино и хлеб, батюшка?
— В исключительных случаях можно обойтись только одним хлебом.
— Что ж, можно и причаститься, хуже не будет. Только оно вроде как утром совершается?
— Утром — согласился отец Глеб, и не стал говорить, что утра в Андреевой жизни уже не будет, — литургию я уже совершил, хлеб освятил.
Андрей исповедовался, рассказывая не спеша всю свою жизнь. Остальные четверо зеков отошли как можно дальше, что бы ни нарушать тайны исповеди. Отец Глеб покрыл гордую голову подъесаула белым вафельным полотенцем вместо епитрахильи, которую Андрей не как не хотел склонять, отпустил грехи разрешительной молитвой.
Потом Андрей причастился хлебом и водой за неимением вина.
Таинство кончилось. Отец Глеб стоял растерянно с полотенцем в руках.
— Что такое, отец Глеб? — спросил капитан Воропанов.
— Так теперь его нельзя использовать как полотенце.
— Эка не задача — сказал Романов, — нашёл, о чём печалиться. Андрей первый да не последний, я же баял. Всех нас ещё исповедуешь.
— Тьпфу на вас, господин атаман — в сердцах сказал Воропанов.
— Думаю, — сказал ротмистр фон Рибен, — человек с царской фамилией прав. Если уж начали вряд ли остановятся.
— А причём здесь моя фамилия? Я, что? Виноват, что ли? Это он носил мою фамилию, а не я его! Задушить было надо большевиков в зародыше. А он нюни развесил! И самого кокнули и мы страдаем.
— Либеральничал — сказал Воропанов.
— Да никто о большевиках и не слышал тогда — сказал фон Рибен. — Выскочили как чёртик из табакерки.
— А вы, наверное, Пётр Николаевич, лютеранского вероисповедания? — поинтересовался отец Глеб, оборвав не нужный и не уместный спор.
— Это почему? Ещё при матушке Екатерине Великой мои предки крестились в православие.
— Во! Все беды России от немцев да евреев! Троцкий, Каменев, Зиновьевы всякие! Ленин ихний, бают, немец.